Стихи ирины кнорринг. Смотреть что такое "Кнорринг, Ирина Николаевна" в других словарях

На холод зловещий

Судьба взяла.

Тела вповалку,

На чемоданах…

И не было жалко,

И не было странно…

Как омут бездонный

Зданье вокзала,

Когда по перрону

Толпа бежала.

парадных залах

Валялись солдаты.

Со стен вокзала

Дразнили плакаты.

На сердце стоны:

Возьмут?.. Прицепят?..

Вагоны, вагоны —

Красные цепи.

Глухие зарницы

Последних боев,

Тифозные лица

Красных гробов.

Берут, увозят

Танки и пушки.

Визжат паровозы,

Теплушки, теплушки, —

Широкие двери

Вдоль красной стены.

Не люди, а звери

Там спасены.

Тревожные вести

Издалека.

Отчаянья мести

сжатых руках.

Лишь тихие стоны,

Лишь взгляд несмелый,

Когда за вагоном

Толпа ревела.

Сжимала сильнее

На шее крестик.

О, только б скорее!

О, только б вместе!

Вдали канонада.

Догонят?.. Да?..

Не надо, не надо.

О, никогда!..

Прощальная ласка

Весёлого детства —

Весь ужас Батайска,

Безумие бегства.

«Я верю в Россию. Пройдут года…»

Я верю в Россию. Пройдут года,

Быть может, совсем немного,

И я, озираясь, вернусь туда

Далекой, ночной дорогой.

Я верю в Россию. Там жизнь идет,

Там бьются скрытые силы.

А здесь у нас темных дней хоровод,

Влекущий запах могилы.

Я верю в Россию. Не нам, не нам

Готовить ей дни иные.

Ведь все, что вершится, так только там,

далекой Святой России.

«Мы бездомные, глупые дети…»

Мы бездомные, глупые дети

Из далекой, далекой страны.

На холодном, мглистом рассвете

Нам не снятся красивые сны.

И блуждаем мы, злые, больные,

Повторяя чужие слова,

Что себя бережем для России,

Что Россия как будто жива.

Мы в душе — и не ждем, и не верим,

По привычке — и верим, и ждем.

Ведь приятно грустить о потере

Под холодным и мутным дождем.

Но протянутся десятилетья,

За весною считая весну.

Мы — бездомные, глупые дети,

Возвратимся в родную страну.

Без надежды, без света, без силы,

Наученные долго молчать,

край чужой, непонятный, но милый

Мы покорно придем умирать.

«Умеренный, твердый, железный…»

Под снегом холодной России,

Под знойным песком пирамид…

М.Ю. Лермонтов

Умеренный, твердый, железный,

Презревший лишенья и страх,

Взлетающий в звездные бездны,

Ныряющий в темных морях,

Еще — победитель-удачник —

(«Куда только мы ни зашли!»)

Немецкий мечтательный мальчик

Гуляет но карте земли.

Он так подкупающе молод,

Так бодро шагает вперед,

Неся разоренье и голод

Повсюду,

Куда ни придет.

Его на бульварах Парижа

Так радует каждый пустяк:

Он губы застенчиво лижет,

Косясь на французский коньяк.

У пестрых витрин магазинов

Часами стоит, не идет,

Совсем по-ребячьи разинув

Свой красный, смеющийся рот.

А завтра, послушный приказу,

С винтовкой на твердом плече

Пойдет… и не бросит ни разу

Простого вопроса: «Зачем?»

Зачем ему русские вьюги?

Разрушенные города?

На севере или на юге —

Везде — непременно — всегда?

Зачем ему гибнуть и драться

Среди разрушений и бед,

Когда за плечами лишь двадцать

Восторгом обманутых лет?

Неужто такая отрада —

Недолгих побед торжество?

Ведь запах смолы из Шварцвальда

Уже не коснется его.

И над безымянной могилой

Уже не поплачет никто.

Далекий, обманутый, милый…

За что?

Ирина Николаевна Кнорринг родилась 21 апреля (4 мая по новому стилю) 1906 г. в селе Елшанка Самарской губернии, в родовом поместье семьи Кноррингов. Отец Ирины Николай Николаевич Кнорринг происходил из дворянского рода поволжских немцев, мать Мария Владимировна (урожденная Щепетильникова) была дочерью статского советника.

После революции, в разгар гражданской войны, Ирина напишет в одном из рассказов (не опубликован) об отъезде из Харькова и о своем последнем взгляде на город детства:

«Быстро шли мы, хлюпая по мокрому снегу, и вот уже свернули на Пушкинскую улицу. Тут я в последний раз остановилась и глянула на милую Чайковскую, с которой связано было столько воспоминаний. И так ясно запечатлелась она у меня в памяти: тающий снег, широкая поляна, а вдали, едва окутанный легким туманом, - большой красный дом. Как полюбила я его в этот миг».

Именно в этом «большом красном доме» (ул. Чайковская, д. 16), стоящем на краю улицы, у глубокого оврага, в мае-июне 1919 г. была одна их харьковских «чрезвычаек» - концентрационный лагерь ЧК, где томились сотни заключенных, узников «красного террора» (он был объявлен якобы в ответ на «белый террор»). Узники чрезвычаек будут замучены и закопаны там же, - во дворе, в подвале, в окрестностях дома, в овраге. В «Дневнике» Ирина запечатлела начало этой страшной «работы» новых властей (подчеркнем, что записи принадлежат девочке, которой нет и 14 лет, всё это ей пришлось пережить, как ни пытались родители оградить свое чадо от страшных реалий):

«В нашем доме будет карательный отряд. Может быть, в наших комнатах будут пытки! Фу! Саенко (товарищ Кина, комендант города) говорил, что людей расстреливать он не будет: пули нужны на войне, а он просто - ножом» (запись от 29 апреля 1919 г.).

После принудительного выселения Кнорринги сняли две комнаты на Лермонтовской улице, где прожили весь период «первого большевизма».

В июне 1919 г. Харьков перешел в руки Добрармии. В газетной хронике тех дней мы читаем о митингах и молебнах, проходящих во всех церквах города, о поминовении и погребении жертв «красного террора»:

«16 июня 1919 г. вся улица (Чайковская. - И. Н.), прилегающие к ней сады, пустыри и огороды, заборы, соседние дома, балконы, крыши, ниши окон… были сплошь усеяны тысячной толпой народа, пришедшей с крестным ходом к жутким помещениям, где… томились, мучились и умирали сотни жертв “красного террора”».

В числе других беженцев Кнорринги покинули Харьков, спасаясь от «второго большевизма»: им хватило ужасов «первого».

Начиная с 1924 г. стихи Кнорринг публикуются в четверговых номерах газеты "Последние новости", ее имя становится известно русской читающей аудитории в Париже. Ирина Кнорринг начала писать стихи еще в детстве. Ее стихи нравились многим. В те редкие времена, когда Кнорринг выступала перед публикой, она имела успех, и критика была к ней благосклонна. При жизни увидели свет два сборника - "Стихи о себе" в 1931 г. и "Окна на север" в 1939 г. Уже после войны появилась ее посмертная книга "После всего". Начавшая прогрессировать в конце 20-х болезнь - диабет - все больше и больше погружала поэтессу в мир собственных переживаний. Основная тема поэзии Кнорринг - горькая и грустная - походит на личную исповедь.

О стихах (от редакции)

Прекрасно видно в стихах поэтессы трагическое мироощущение человека больного, фактически бездомного.

Несмотря на то, что ужасы большевистской реальности разыгрывались почти у нее на глазах, она, и это характерно для многих эмигрантов, идеализирует Россию, мечтает, что сможет когда-нибудь в нее вернуться. Какой стала прекрасная страна детства в реальности, мало кто мог представить и даже не все хотели верить тем редким счастливцам, кто, как Иван Солоневич, вырвался на волю и рассказал правду о сталинской России. Казалось, что террор должен был сойти на нет, как это произошло во Франции, стране, приютившей многих русских скитальцев, и жизнь - вернуться в нормальную колею. Начало новой войны, Второй мировой - для многих это не возможность продолжения борьбы, а риск потерять даже то немногое, что нажито на чужбине и тревога за далекую Россию.

В этом контексте мы смотрим на стихотворение, приведенное здесь последним. Характерен эпиграф - строчки из знаменитого лермонтовского Воздушного корабля, где романтически переосмыслен образ императора Наполеона:

На берег большими шагами

Он смело и прямо идет,

Соратников громко он кличет

И маршалов грозно зовет.

Но спят усачи-гренадеры —

В равнине, где Эльба шумит,

Под снегом холодной России,

Под знойным песком пирамид.

Немецкий мечтательный мальчик, герой стихотворения - это собирательный образ юного солдата, которому приходится умирать на чужой земле. Такой образ всегда трагичен и противоречив. Поэтесса смотрит на него глазами женщины, которой нет дела до политики, до борьбы жестокого мужского мира. Она видит только юное существо, обреченное на смерть. Удивительное стихотворение, где переплетаются такие разные эмоции, такие разные стороны образа «мечтательного мальчика».

«В эту тетрадь я буду писать все, что только можно выразить чернилами и пером. Из отдельных дней у меня выйдет целая повесть, моя собственная повесть обо мне», – такими словами одиннадцатилетний автор, Ирина Кнорринг, начала свой дневник и писала его всю жизнь. Оттого и жизнь ее превратилась в повесть, – светлую и грустную, как та «нота», которую рекомендовали взять поэтам русской эмиграции. Хорошо известные любителям поэзии строки:

Зачем меня девочкой глупой,

От страшной, родимой земли,

От голода, тюрем и трупов

В двадцатом году увезли?!

наполняются новым содержанием, когда читаешь дневник Ирины, ставший ее верным другом, тайной заботой, свидетелем «исправления искривленной души». Дневник связывал ее с миром детства, с галереей любимых образов, уносимых войной, тифом, голодом, репрессиями; с любимым Харьковом, с Россией – в долгие годы эмиграции. Расскажем кратко о судьбе его автора.

Ирина Николаевна Кнорринг родилась 21 апреля (4 мая) 1906 г. в селе Елшанка Самарской губернии, в родовом поместье семьи Кноррингов. Родители Ирины – дочь статского советника Мария Владимировна Щепетильникова (1881–1954) и дворянин Николай Николаевич Кнорринг (1880–1967). Родители были еще студентами, когда родилась Ирина (первые годы своей жизни Ирина росла в семье дяди и тети, там же, в Елшанке). После окончания университета отец был направлен в Харьков директором гимназии, вскоре туда переезжает и его семья. В Харькове прошли безоблачные детские годы Ирины, там же она встретила начало великой смуты – Гражданскую войну. В конце 1920 г. Ирина навсегда покинула Россию, отплыв с родителями на корабле «Генерал Алексеев» из Севастополя в Бизерту (Тунис), в составе Морского корпуса, в котором Н. Н. Кнорринг преподавал историю. К лету 1925 г. (уже после роспуска Русской эскадры в Бизерте) семье удалось переехать во Францию, где Ирина прожила до самого конца своей недолгой жизни (умерла она 23 января 1943 г. в оккупированном фашистами Париже, от сахарного диабета, которым страдала много лет).

При жизни И. Кнорринг вышло два сборника ее стихов: «Стихи о себе» (Париж, 1931) и «Окна на север» (Париж, 1939), и три сборника – после смерти поэтессы: «▒После всего’: Третья книга стихов» (Обложка работы Ю. Софиева, Париж, 1949), «Новые стихи» (Алма-Ата, 1967) и «▒После всего’: Стихи 1920–1942 гг.» (Алма-Ата, 1993). Стихи И. Кнорринг печатались в поэтических сборниках и антологиях, на страницах газет и журналов иммиграции, а в последнее десятилетие – в России и Казахстане. Проза же И. Кнорринг практически не знакома читателю. 1 В настоящее время дневник подготовлен к изданию (подг. текста Н. Н. Кнорринга и Н. М. Черновой; вступительная статья, комментарии и аннотированный указатель имен И. М. Невзоровой) и выйдет в свет в издательстве «Аграф».

Хронологически дневник можно разделить на две части: 1. Россия: Жизнь в Харькове (1917–1919), бег: Ростов-на-Дону, Туапсе, Керчь, Симферополь, Севастополь (1919–1920); 2. Изгнание: путь в Бизерту (декабрь 1920 – январь 1921), Тунис (1921–1925), Франция (1925–1940), война и гитлеровская оккупация Парижа (1940).

«Повесть из собственной жизни» (так назвала свой дневник Ирина Кнорринг) имеет внутреннюю драматургию, продиктованную самой жизнью, являясь одновременно индикатором эмоциональных состояний поэтессы, образующих замысловатую траекторию. Читателю откроется немало тайн о «поэзии скуки» «вечно грустной и влюбленной» поэтессы; о «недоделанности» ее стихов, «сухих, бесплодных и колючих», «стихов ни о чем» (такими эпитетами награждали критики поэтессу). Дневник станет своеобразным ключом к поэзии И. Кнорринг, поможет лучше понять текст, из которого «выпекались» стихи самого «честного», «интимного» и «минорного» поэта русской эмиграции, раскроет за «видимыми» категориями (угрюмость, замкнутость, нелюдимость) – «невидимые» (гордость, деликатность, неуверенность в себе, неумение лгать, фальшивить и пустословить): «Я никогда не делюсь ни с кем впечатлениями, чувствами, мыслями. Прежде чем сказать что-нибудь, надо подумать: а интересно ли это слушать другому и надо ли ему это знать? Надо бояться обременять других своей откровенностью. Надо молчать» (запись от 24 июня / 7 июля 1920 г.).

Отметим, что дневник поэта отличается от дневника политика, священника, даже – писателя. И. Кнорринг скучно «описывать» события, ибо жизнь поэта – это сиюминутное состояние души (в этом и секрет ее кратких, «простых» стихов; столь же быстротечных, как само время). «Я люблю мою тоску», – проговаривается автор дневника, обнажая тем самым движущую силу своего творчества и свой духовный Эверест. «Зачем ты стараешься причинять себе страдания?» – записывает она слова своей матери и мысленно отвечает ей, повторяя формулу Бетховена («Через страдания – к радости»): «Счастья можно добиться только страданием: после страданий всегда бывает счастье» (запись от 27 июня / 10 июля 1920 г.).

Одновременно дневник И. Кнорринг является не только литературным произведением, но и – историческим, отражая ключевые события российской истории XX века (заметим, что аннотированный указатель имен включает более 1200 лиц). Автор дневника дает возможность читателю погрузиться в атмосферу полунищей жизни русских беженцев и, вместе с тем, увидеть широкий спектр общественной, культурной и научной деятельности русской эмиграции. События даются в восприятии девочки-подростка (1917 г.), а затем – зрелой женщины (1940 г.).

Вниманию читателя мы предлагаем фрагмент, относящийся к первым месяцам пребывания семьи Кноррингов в Париже. В мае 1925 г. состоялся их переезд во Францию. Ирина, как и ожидала, оказалась в водовороте бурной парижской жизни. Но к такому повороту событий она не была готова: в поисках заработка им с матерью пришлось искать место в мастерских – швейных, вышивальных, кукольных; не в лучшем положении оказался и Н. Н. Кнорринг (историк и музыкант). О, эти записные книжки поэтов-эмигрантов, в которых поэтические строки чередуются со словами отчаяния и постоянными денежными расчетами! Кнорринги живут крайне бедно; часто мать и дочь работают по ночам, а Н. Н. Кнорринг читает им вслух. Ирина посещает курсы французского языка и Русское историко-филологическое отделение при Сорбонне, лекции в Русском народном университете, учится во Франко-русском институте социальных и общественных наук, ходит на собрания Союза молодых поэтов и писателей в Париже (далее Союз – И. Н.), пишет стихи и прозу... Кружит головы поклонникам в поисках единственного друга на всю жизнь. Сил своих она не бережет.

Ирина примкнула к Союзу практически с момента его создания: весной того же года парижский Клуб молодых литераторов был преобразован в Союз; его членами-учредителями были Ю. Терапиано 2 , В. Мамченко 3 , Е. Майер 4 , М. Струве 5 , Д. Кобяков 6 . Еще находясь в Сфаяте (Тунис), Ирина посылает свои стихи в различные журналы, и имеет первый опыт публикаций: «Звено» (1923, № 35), «Студенческие годы» (1924, № 6), «Своими путями» (1925, № 3/4). На Париж она возлагает большие надежды, полагая, что вращение в литературной среде поможет ей выйти из творческого тупика, обрести свое лицо. Начиная с 1924 г., Ирина публикуется в четверговых номерах газеты «Последние новости», ее имя становится известно русской читающей аудитории в Париже. Стихи И. Кнорринг и манера чтения нравились так называемому «среднему» читателю. Но звон медных труб тает, поэтесса страдает от своего двусмысленного положения: с одной стороны, ее считали «девочкой, пишущей стихи», относясь к ней «снисходительно-покровительственно», с другой, о недостатках ее стихов, как, впрочем, и о ней самой, тотчас забывают, «вставляя» в программу поэтического вечера, когда надо заполнить публикой зал.

Собрания Союза обычно состояли из двух отделений: первая часть была посвящена выступлению именитого писателя или поэта, а во второй части молодые литераторы читали свои стихи и рассказы. События, связанные с «мероприятиями» Союза и критикой своих стихов, Ирина фиксирует достаточно подробно (разумеется, под собственным углом зрения). В течение нескольких лет она посещает собрания Союза (позднее будет его секретарем) и других литературных обществ. Отчасти для того, чтобы обрести репутацию поэтессы, отчасти – чтобы из гор «словесной руды» извлечь крупицы полезных советов. И. Кнорринг относится к тем литераторам, которых М. Цветаева определила как «случай Чехова» 7 , осуждая и писателя, и его героя – «плохого хорошего человека» – за бесконечное самокопание и метание, за отсутствие «кастальского тока» (символа творческого вдохновения, слабеющего при смешении категорий добра и зла, любви и ненависти). Для Ирины же герои А. П. Чехова – родные люди (прочтение его рассказов она отмечает в дневнике как событие). Боготворя Чехова, она разделяла и тональность его произведений, и «повторяемость» как признак безнадежности, и краткость форм, и тему «счастья в труде», и сам «труд вопреки всему».

Русский язык был для изгнанников ариадниной нитью, связывающий их с элениумом русской культуры. Тот факт, что Ирина «увезла с собой Россию», сказывается и на языке ее дневниковых записей (русский язык замер на 1920-м году). Дневниковая проза – из прочих жанров – максимально приближает читателя к описываемым событиям – как в фактическом, так и в эмоциональном плане, помогая ощутить пульс давно ушедших дней.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Публиковались фрагменты из дневника (см. Кнорринг Н. Н. Книга о моей дочери // Алматы, 2003; Тюрина В. Чрез врата изгнания: Крым в судьбе и творчестве Ирины Кнорринг // Крымский альбом. Вып. №8 ?М., Феодосия, 2004, с. 108-121; Чернова Н. М. Поговорим о несказанном // «Простор», Алматы, 2006, № 5, с. 104–150).

2. Л. Терапиано (наст.фамилия Торопьяну) Юрий Константинович (1892–1980), юрист, поэт, переводчик, литературовед. Первый председатель Союза молодых поэтов и писателей Парижа.

3. Мамченко Виктор Андреевич (1901–1982), поэт. В эмиграции жил в Тунисе, в 1923 г. вместе со своей гражданской женой Еленой Люц (Майер) выехал в Париж.

5. Струве Михаил Александрович (1890–1948), поэт, прозаик.

6. Кобяков Дмитрий Юрьевич (1902?–1977), поэт, филолог.

7. См. письмо М. И. Цветаевой к Дону Аминадо (А. П. Шполянскому) от 31 мая 1938 г. (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. – М.: Эллис Лак, 1995, т. 7, с. 654).

Первый сборник поэтессы. В статье "Женские" стихи, строгий, взыскательный и зачастую желчный поэт и критик Владислав Ходасевич, так писал о первой книге Кнорринг: "...Сейчас передо мною лежат два сборника, выпущенные не так давно молодыми поэтессами Ириной Кнорринг и Екатериной Бакуниной. О первой из них мне уже случалось упоминать в связи со сборником "Союза молодых поэтов". Обе книжки принадлежат к явлениям "женской" лирики, с ее типическими чертами: в обеих поэтика недоразвита, многое носит в ней характер случайности и каприза; обе книжки внутренним строением и самой формой стиха напоминают дневник, доверчиво раскрытый перед случайным читателем. У Кнорринг этот интимный тон более выдержан: он сказался и в темах, и словаре, и в самом звуке стиха, и даже на обложке, где почерком автора обозначено: "Стихи о себе"... Однако есть между этими книгами и существенные различия, которые, на мой взгляд, свидетельствуют скорей в пользу Ирины Кнорринг. Влияние Ахматовой (пусть даже не вполне, не до конца понятое) придает стихам Кнорринг гораздо более литературный характер. Как и Ахматовой, Кнорринг порой удается сделать "женскость" своих стихов нарочитым приемом - и это уже большой шаг вперед. Той же Ахматовой Кнорринг обязана чувством меры, известною сдержанностью, осторожностью, вообще - вкусом, покидающими ее сравнительно редко... Кнорринг женственна...Г-жа Кнорринг является в литературу шагом как будто шатким, неуверенным и порою неверным. Тем не менее хотелось бы ей предсказать более изящную литературную будущность. В ее сборнике несколько стихотворений можно назвать вполне удачными. Будем надеяться на дальнейшие встречи с этой еще неопытной, не нашедшей себя, но все-таки одаренной и чем-то милой поэтессой.

После всего. Третья книга стихов (посмертная)

Предисловие

В эту книгу стихов моей покойной дочери вошли прежде всего стихи, подобранные ею самою, название сборника дано ею же. К ним прибавлены стихи из написанных в последние годы, частью напечатанные в разных изданиях, а также несколько стихотворений, написанных в Африке, характерных для того периода ее жизни. Таким образом, это издание является в смысле материала для характеристики ее творчества и жизни, как бы дополнением к ее первым двум сборникам - «Стихи о себе» (1931) и «Окна на север» (1939).

Ирина родилась 21 апреля (ст. ст.) 1906 года в нашем маленьком родовом имении Самарской губернии и уезда. Там же, обычно, мы проводили летние каникулы, а остальное время года в Харькове - месте моей службы. Ее гимназические годы шли очень успешно до 1920 года, когда с четвертого класса гимназии, началась наша скитальческая жизнь, лишившая ее систематического образования. В течение нескольких месяцев Ирина побывала в гимназиях Туапсе, Симферополя, Севастополя, пока, наконец, не очутилась в Африке, в Бизерте, где она и сдала экзамены при Морском Корпусе, получивши из него «свидетельство» зрелости (случай едва ли не единственный в истории).

За четыре с половиной года жизни в Бизерте (в лагере Сфаят), предоставленная в значительной степени себе самой, Ирина внимательно изучала современных поэтов, как всегда много писала, овладев техникой стиха, тогда же начала печататься и приехала в 1925 году в Париж с довольно солидной стихотворной подготовкой.

Какой же нежданной тревогой,
Какой же тоской одаришь,
Ты, серый, холодный и строгий,
Так долго желанный Париж?

Здесь она училась во Франко-Русском Институте и в 1928 г. вышла замуж за Ю. Б. Бек-Софиева-Софиева, тоже поэта. Через год у них родился сын, ее утешение и надежда. Начиналась новая жизнь…

В 1927 году Ирина заболела диабетом

(…….я не могу изжить,
Как это ни обидно и ни странно:
Стакан наполнить прямо из под крана
И крупными глотками воду пить…)

Эта тяжелая, неизлечимая болезнь, разрушающая нервы, особенно опасна в молодом возрасте, сделала ее обреченной.

Она долго и упорно боролась с нею, часто ложилась в госпиталь, но силы ее слабели с каждым годом, и слова «усталость» и «больше не могу» все чаще появляются в ее стихах, как и темы о смерти.

Ну, что ж? И счастье станет прахом
И не во сне и не в бреду -
Я без волненья и без страха
Покорно очереди жду.

Последняя война с ее лишениями окончательно сломили силы Ирины, и 23 января 1943 года она умерла, с точностью предсказав в ряде стихов больничные подробности своей смерти… Могила ее на кладбище Ирви.

Стихи Ирина начала писать, вернее «слагать», с 8-ми лет, с трудом записывая их в тетрадь по двум линейкам. Уроки стихосложения ей дались необычайно легко - у нее было органическое чувство стихотворного ритма. После первых лет детского творчества, с революции, в ее стихах начинают появляться очень грустные, тоскливые ноты. Очень впечатлительная, она болезненно переживала события этих «страшных лет». На все он смотрела из своего угла малопонятной для нее беженской жизни, замыкаясь все более и более в себя, хотя по натуре была веселой и деловитой. Отсюда - стихи всей ее жизни это подлинно «стихи о себе»… Насыщенная с детских лет поэтическим чувством, она не была стихотворцем-сочинителем, и в последствии не умела и, к сожалению, не хотела им быть (что потом мешало ей в писательском ремесле), - она была прежде всего певцом своих переживаний. Она не могла не писать стихи, когда это являлось ее внутренней потребностью, как не может певец не петь, если ему поется. Стихи складывались в ее голове как-то целиком, она просто записывала их, сразу на бело, обычно без всяких помарок.

В предельной интимности ее стихов нужно прибавить их своеобразную автобиографичность. Она была не только «певцом своей печали», но вообще летописцем своих дней - с этим согласятся все, знавшие ее близко. Кажется, не было сколько-нибудь значительного события в ее жизни, которое с удивительной точностью не было бы отмечено в стихах, как и в дневнике (она превосходно писала прозой). Напр. - готовится она к экзамену по космографии и… вот стихи:

…Из формул математики
Легко искать нетленное
Хоть до потели сил…
А вечером слагать стихи
Про вечную вселенную,
Про шествие светил…

Конечно, мне трудно быть судьей стихов своей дочери, но все же я думаю, что их музыкальное достоинство бесспорно. Ее много и охотно печатали, она была сотрудницей многих изданий. Певучие формы ее стихотворений, глубокая задушевность и подлинная их поэтическая взволнованность легко находили отклики среди читателей, и у нее было много друзей-почитателей ее поэзии. Это было наградой за ее страстную любовь к русскому словесному искусству, которую она пронесла через всю свою короткую и скорбную жизнь.

Н. Кнорринг

Стихотворения

«Я не умею говорить слова…»

Я не умею говорить слова,
Звучащие одними лишь словами.
Я говорю мгновенными стихами,
Когда в огне пылает голова.

Мне слух не ранит острая молва,
Упрек не тронет грязными руками.
А восемнадцать лет - как ураган, как пламя, -
Вступили, наконец, в свои права.

И если кто-нибудь войдет ко мне,
И взглянет мне в глаза улыбкой ясной, -
Он не таким уйдет назад. Напрасно

Он будет думать о своей весне.
Я так беспомощно, так безучастно
Томлюсь в каком-то жутком полусне.

Сфаят-Бизерта

МАМОЧКЕ

День прошел - и слава Богу.
Жизнь ясна и хороша.
Ты не вслушивайся строго
В то, над чем скорбит душа.

Подожди - и перед нами
Заблестит морская даль…
Будь, что будет! Не годами,
Днями счет ведет печаль.

«Пера-Гюнта» вслух прочту я, -
Пролетит за часом час.
Стол тебе освобожу я -
Ты раскладывай пасьянс.

Ведь не могут по-другому
Пролетать пустые дни…
Хочешь плакать? - выпей брому,
Ляг спокойно - и усни.

Ты - не раб!
Закрытый образовательный курс для детей элиты: "Истинное обустройство мира".
http://noslave.org

Материал из Википедии - свободной энциклопедии

Ири́на Никола́евна Кно́рринг (4 мая , в помещичьем имении, в селе Елшанка, Самарская губерния - 23 января , Париж) - русская поэтесса .

Биография

Ирина Николаевна Кнорринг родилась 21 апреля (4 мая по новому стилю) 1906 г. в селе Елшанка Самарской губернии, в родовом поместье семьи Кноррингов. Отец Ирины Николай Николаевич Кнорринг происходил из дворянского рода поволжских немцев , мать Мария Владимировна (урожденная Щепетильникова) была дочерью статского советника . Когда родилась Ирина, её родители были студентами: Мария Владимировна училась на Высших женских курсах в Москве; Николай Николаевич – на историко-филологическом факультете Московского университета . Первые годы Ирина росла в семье дяди и тети, дом которых находился рядом с их домом в Елшанке. После окончания университета Н. Н. Кнорринг был направлен в Харьков на должность директора гимназии. Вскоре туда переехала и его семья, каждое лето приезжавшая на каникулы в Елшанку. В возрасте четырех лет Ирина научилась читать и писать; в восемь лет начала писать стихи.

Осенью 1926 г. Ирина познакомилась с поэтом Юрием Софиевым . Весной 1927 г. Ирина, давно страдавшая постоянной жаждой, недомоганием и сонливостью, обратилась к врачу, и ей был поставлен диагноз «диабет ». Когда Ю. Софиев делал предложение Ирине, он уже знал, какую ответственность брал на себя. 20 января 1928 г. Ирина и Юрий повенчались. Таинство совершал о. Георгий Спасский, основатель и настоятель первой русской православной церкви в Бизерте, знавший Ирину со времен Сфаята. При венчании он обратился к ним с такими словами: «У Ирины... очень поэтическая душа. Но всегда очень грустна её муза. От вас, Юрий Борисович, зависит, чтобы на её лире зазвучали другие ноты». После заключения брака Ирина взяла фамилию мужа, но стихи подписывала по-прежнему «Ирина Кнорринг». 19 апреля 1929 г. родился сын Игорь. Жизнь Ирины приобрела новый смысл и заботы, она приспособилась к ежедневным уколам, пробам на сахар, ограничениям в питании, режиму дня.

Еще будучи в Тунисе, Ирина посылала свои стихи в различные журналы и имела первый опыт публикаций. При жизни поэтессы её стихи были напечатаны на страницах эмигрантских газет и журналов: «Годы», «Грани», «Звено», «Новое русское слово », «Новый журнал », «Перезвоны» , «Последние новости», «Россия и славянство», «Русские записки», «Своими путями», «Студенческие годы», «Эос»; включены в поэтическую антологию «Якорь». В 1931 г. вышел первый поэтический сборник «Стихи о себе», в 1939 году, незадолго до войны вышел второй сборник «Окна на Север».

В 1930-е годы Ирина отошла от литературно-общественных дел, хотя стихи писала до последних месяцев своей жизни. С 1917 по 1940 год поэтесса вела дневник, который она назвала «Повесть из собственной жизни».

Семья

• Отец Кнорринг, Николай Николаевич - писатель и историк
• Муж Софиев, Юрий Борисович - поэт (1899–1976)

Примечание

При написании статьи использован очерк И. М. Невзоровой «Глубокая мысль моей души…» («Повесть из собственной жизни. Дневник.» В 2 томах. М.: Аграф, 2009-2013. Том 1)

Библиография

• Публикации в антологиях зарубежной поэзии - «Якорь» , «На Западе» , «Муза диаспоры» .
• «Стихи о себе» , Париж, 1931, 300 экз.
• «Окна на Север» , Вторая книга стихов, Париж, 1939.
• «После всего» , Париж, 1949.
• «Сборник стихов» , Алма-Ата, 1963 (издано Ю. Б. Софиевым)
• «Новые стихи» , предисл. А. Жовтиса., серия «Новые стихи», Алма-Ата, 1967. С. – 225
• «Повесть из собственной жизни. Дневник.» В 2 томах. М.: Аграф, 2009-2013. ISBN 978-5-7784-0366-6, ISBN 978-5-7784-0434-2

Напишите отзыв о статье "Кнорринг, Ирина Николаевна"

Ссылки

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. - М . : РИК «Культура», 1996. - XVIII, 491, с. - 5000 экз. - ISBN 5-8334-0019-8.
• (эссе В. Ходасевича - критические замечания о «женских стихах» и попутно о поэзии Ирины Кнорринг )
• Стихи в SouLibre

Отрывок, характеризующий Кнорринг, Ирина Николаевна

Она стояла на коленях прямо под крестом и смотрела Радомиру в глаза до самого последнего мгновения... До того, как его чистая и сильная душа покинула своё ненужное уже, умершее тело.На скорбное лицо Магдалины упала горячая капля крови, и слившись со слезой, скатилась на землю. Потом упала вторая... Так она стояла, не двигаясь, застывшая в глубочайшем горе... оплакивая свою боль кровавыми слезами...
Вдруг, дикий, страшнее звериного, крик сотряс окружающее пространство... Крик был пронзительным и протяжным. От него стыла душа, ледяными тисками сжимая сердце. Это кричала Магдалина...
Земля ответила ей, содрогнувшись всем своим старым могучим телом.
После наступила тьма...
Люди в ужасе разбегались, не разбирая дороги, не понимая, куда несут их непослушные ноги. Будто слепые, они натыкались друг на друга, шарахаясь в разные стороны, и снова спотыкались и падали, не обращая внимания на окружаюшее... Всюду звенели крики. Плачь и растерянность объяли Лысую Гору и наблюдавших там казнь людей, будто только лишь теперь позволив прозреть – истинно увидеть ими содеянное...
Магдалина встала. И снова дикий, нечеловеческий крик пронзил усталую Землю. Утонув в рокоте грома, крик змеился вокруг злыми молниями, пугая собою стылые души... Освободив Древнюю Магию, Магдалина призывала на помощь старых Богов... Призывала Великих Предков.
Ветер трепал в темноте её дивные золотые волосы, окружая хрупкое тело ореолом Света. Страшные кровавые слёзы, всё ещё алея на бледных щеках, делали её совершенно неузнаваемой... Чем-то похожей на грозную Жрицу...
Магдалина звала... Заломив руки за голову, она снова и снова звала своих Богов. Звала Отцов, только что потерявших чудесного Сына... Она не могла так просто сдаться... Она хотела вернуть Радомира любой ценой. Даже, если не суждено будет с ним общаться. Она хотела, чтобы он жил... несмотря ни на что.

Но вот прошла ночь, и ничего не менялось. Его сущность говорила с ней, но она стояла, омертвев, ничего не слыша, лишь без конца призывая Отцов... Она всё ещё не сдавалась.
Наконец, когда на дворе светало, в помещении вдруг появилось яркое золотое свечение – будто тысяча солнц засветила в нём одновременно! А в этом свечении у самого входа возникла высокая, выше обычной, человеческая фигура... Магдалина сразу же поняла – это пришёл тот, кого она так яро и упорно всю ночь призывала...
– Вставай Радостный!.. – глубоким голосом произнёс пришедший. – Это уже не твой мир. Ты отжил свою жизнь в нём. Я покажу тебе твой новый путь. Вставай, Радомир!..
– Благодарю тебя, Отец... – тихо прошептала стоявшая рядом с ним Магдалина. – Благодарю, что услышал меня!
Старец долго и внимательно всматривался в стоящую перед ним хрупкую женщину. Потом неожиданно светло улыбнулся и очень ласково произнёс:
– Тяжко тебе, горестная!.. Боязно... Прости меня, доченька, заберу я твоего Радомира. Не судьба ему находиться здесь более. Его судьба другой будет теперь. Ты сама этого пожелала...
Магдалина лишь кивнула ему, показывая, что понимает. Говорить она не могла, силы почти покидали её. Надо было как-то выдержать эти последние, самые тяжкие для неё мгновения... А потом у неё ещё будет достаточно времени, чтобы скорбеть об утерянном. Главное было то, что ОН жил. А всё остальное было не столь уж важным.
Послышалось удивлённое восклицание – Радомир стоял, оглядываясь, не понимая происходящего. Он не знал ещё, что у него уже другая судьба, НЕ ЗЕМНАЯ... И не понимал, почему всё ещё жил, хотя точно помнил, что палачи великолепно выполнили свою работу...

– Прощай, Радость моя... – тихо прошептала Магдалина. – Прощай, ласковый мой. Я выполню твою волю. Ты только живи... А я всегда буду с тобой.
Снова ярко вспыхнул золотистый свет, но теперь он уже почему-то находился снаружи. Следуя ему, Радомир медленно вышел за дверь...
Всё вокруг было таким знакомым!.. Но даже чувствуя себя вновь абсолютно живым, Радомир почему-то знал – это был уже не его мир... И лишь одно в этом старом мире всё ещё оставалось для него настоящим – это была его жена... Его любимая Магдалина....
– Я вернусь к тебе... я обязательно вернусь к тебе... – очень тихо сам себе прошептал Радомир. Над головой, огромным «зонтом» висела вайтмана...
Купаясь в лучах золотого сияния, Радомир медленно, но уверенно двинулся за сверкающим Старцем. Перед самым уходом он вдруг обернулся, чтобы в последний раз увидеть её... Чтобы забрать с собою её удивительный образ. Магдалина почувствовала головокружительное тепло. Казалось, в этом последнем взгляде Радомир посылал ей всю накопленную за их долгие годы любовь!.. Посылал ей, чтобы она также его запомнила.
Она закрыла глаза, желая выстоять... Желая казаться ему спокойной. А когда открыла – всё было кончено...
Радомир ушёл...
Земля потеряла его, оказавшись его не достойной.
Он ступил в свою новую, незнакомую ещё жизнь, оставляя Марии Долг и детей... Оставляя её душу раненой и одинокой, но всё такой же любящей и такой же стойкой.
Судорожно вздохнув, Магдалина встала. Скорбеть у неё пока что просто не оставалось времени. Она знала, Рыцари Храма скоро придут за Радомиром, чтобы предать его умершее тело Святому Огню, провожая этим самым его чистую Душу в Вечность.

Первым, конечно же, как всегда появился Иоанн... Его лицо было спокойным и радостным. Но в глубоких серых глазах Магдалина прочла искреннее участие.
– Велика благодарность тебе, Мария... Знаю, как тяжело было тебе отпускать его. Прости нас всех, милая...
– Нет... не знаешь, Отец... И никто этого не знает... – давясь слезами, тихо прошептала Магдалина. – Но спасибо тебе за участие... Прошу, скажи Матери Марии, что ОН ушёл... Что живой... Я приду к ней, как только боль чуточку утихнет. Скажи всем, что ЖИВЁТ ОН...
Больше Магдалина выдержать не могла. У неё не было больше человеческих сил. Рухнув прямо на землю, она громко, по-детски разрыдалась...
Я посмотрела на Анну – она стояла окаменев. А по суровому юному лицу ручейками бежали слёзы.
– Как же они могли допустить такое?! Почему они все вместе не переубедили его? Это же так неправильно, мама!.. – возмущённо глядя на нас с Севером, воскликнула Анна.
Она всё ещё по-детски бескомпромиссно требовала на всё ответов. Хотя, если честно, я точно так же считала, что они должны были не допустить гибели Радомира… Его друзья... Рыцари Храма... Магдалина. Но разве могли мы судить издалека, что тогда было для каждого правильным?.. Мне просто по-человечески очень хотелось увидеть ЕГО! Так же, как хотелось увидеть живой Магдалину...
Наверно именно поэтому, я никогда не любила погружаться в прошлое. Так как прошлое нельзя было изменить (во всяком случае, я этого сделать не могла), и никого нельзя было предупредить о назревавшей беде или опасности. Прошлое – оно и было просто ПРОШЛЫМ, когда всё хорошее или плохое давно уже с кем-то случилось, и мне оставалось лишь наблюдать чью-то прожитую хорошую или плохую, жизнь.
И тут я снова увидела Магдалину, теперь уже одиноко сидевшую на ночном берегу спокойного южного моря. Мелкие лёгкие волны ласково омывали её босые ноги, тихо нашёптывая что-то о прошлом... Магдалина сосредоточенно смотрела на огромный зелёный камень, покойно лежавший на её ладони, и о чём-то очень серьёзно размышляла. Сзади неслышно подошёл человек. Резко повернувшись, Магдалина тут же улыбнулась:
– Когда же ты перестанешь пугать меня, Раданушка? И ты всё такой же печальный! Ты ведь обещал мне!.. Чему же грустить, если ОН живой?..
– Не верю я тебе, сестра! – ласково улыбаясь, грустно произнёс Радан.
Это был именно он, всё такой же красивый и сильный. Только в потухших синих глазах теперь жили уже не былые радость и счастье, а гнездилась в них чёрная, неискоренимая тоска...