Что представляла собой старинная дуда соколова микитова. Возвращение ивана сергеевича

Творчество И. С. Соколова-Микитова – заметная страница в истории русской литературы ХХ века. Долгие годы его было принято считать только «певцом природы» и традиционно ставить в ряд: М. М. Пришвин, К. Г. Паустовский, В. В. Бианки. Писатель действительно очень тонко чувствовал природу, умел найти краски и тона, чтобы передать подчас неуловимое «дыхание жизни». Но это лишь одна сторона его многогранного таланта, далеко не исчерпывающая всей глубины и самобытности писателя. В советские годы книги Соколова-Микитова широко публиковались, но в основном в издательстве «Детская литература», что свидетельствует об узости подходов к изучению его творческого наследия.

Большое влияние на формирование молодого прозаика оказали писатели-модернисты начала ХХ века, в частности, творчество А. М. Ремизова. На разных этапах литературного пути он опирается на традиции Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, И. А. Бунина, М. Горького. Писателю было присуще христианское понимание мира и человека. Поэтому сегодня можно говорить о духовном реализме И. С. Соколова-Микитова, что позволяет иначе посмотреть не только на его произведения, но и на личность самого автора.

Иван Сергеевич Соколов-Микитов родился 30 (17) мая 1892 г. в урочище Осеки недалеко от Калуги в семье Сергея Никитича Соколова (от имени деда вторая часть фамилии: Микитов), управляющего лесным имением. Его детские годы прошли в лесной смоленской деревне Кислово, на родине отца. В 1903 г. поступает в Смоленское Александровское реальное училище, откуда исключается в 1910 г. из 5 класса «по малоуспеваемости и за дурное поведение», «по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям». В том же году он едет в Петербург и поступает на четырёхлетние сельскохозяйственные курсы. В столице И. С. Соколов-Микитов знакомится с писателями А. М. Ремизовым, А. И. Куприным, А. С. Грином, М. М. Пришвиным, В. Я. Шишковым, что определило его дальнейшую судьбу. В 1911 г. он создаёт своё первое произведение – сказку «Соль земли», где можно увидеть ту усложнённость, которая свойственна сюжетам не фольклорной прозы, а литературной сказке 90-х гг. XIX века. Молодой автор посвящает своё произведение А. М. Ремизову, который был его читателем и критиком.

В это же время он серьёзно увлекается авиацией, и в годы Первой мировой войны вместе со знаменитым летчиком Г. В. Алехновичем совершает боевые вылеты на русском бомбардировщике «Илья Муромец».

И. С. Соколов-Микитов делает свои первые шаги на литературной ниве, но мечта о странствиях не покидает его. Он уезжает в Ревель, недолгое время сотрудничает в газете «Ревельский листок», и в первый раз оказывается на палубе корабля в должности матроса. Через всю жизнь пронесёт писатель светлую, благодарную любовь к морю.

В 1920 г. Иван Сергеевич отправился рулевым на пароходе «Омск» в плавание вокруг Европы. В Англии забастовка докеров надолго задержала судно, которое вскоре без ведома матросов было продано белогвардейскими властями. В 1921 г., мучительно тоскуя по родине, Соколов-Микитов перебрался в Берлин. В 1921-1922 гг. в эмигрантских журналах «Жар-птица», «Современные записки», газетах «Голос России», «Руль», «Накануне» опубликован ряд его рассказов, статей и очерков.

В Берлине и Париже выходят книги Соколова-Микитова «Кузовок», «Где птица гнезда не вьёт», «Об Афоне, о мире, о Фурсике и о прочем». Он встречается с М. Горьким, А. Н. Толстым, С. А. Есениным, А. М. Ремизовым, переписывается с И. А. Буниным и А. И. Куприным, знакомится с Б. А. Пильняком.

Летом 1922 г. писатель вернулся из вынужденной эмиграции в Россию. После скитаний за границей годы жизни на Смоленщине (1922-1929) были наиболее плодотворными. В Кочанах он пишет циклы рассказов «На речке Невестнице», «На тёплой земле», «На своей земле», «Морские рассказы», повесть «Чижикова лавра», а также лучшие свои произведения – рассказ «Пыль», повесть «Елень» и многое другое.

В 1930-1931 гг. выходят из печати его циклы «Заморские рассказы», «На Белой Земле», повесть «Детство», которую И. С. Соколов-Микитов считал самым дорогим своим детищем. Именно в ней истоки творчества и личности, очень русского национального таланта Ивана Сергеевича.

Начало войны застало писателя в новгородской деревне. С наступлением весны 1942 г. благодаря вмешательству Союза писателей семья И. С. Соколова-Микитова была эвакуирована в Пермь (тогда Молотов), где он работает специальным корреспондентом «Известий». Летом 1945 г. Иван Сергеевич возвращается в Ленинград.

В 1940-1960-е гг. писатель много ездит по стране, встречается с разными людьми, ведёт записные книжки, повсюду собирает материал для будущих книг («Рассказы охотника», «У синего моря», «Над светлой рекой», «По лесам и полям», «На тёплой земле» и др.).

В мае 1952 г. Совет Министров РСФСР по ходатайству Калининского облисполкома выделил И. С. Соколову-Микитову земельный участок в Карачарове, где писатель прожил долгие годы. Сюда был перевезён купленный в деревне за Волгой небольшой, но удобный дом, быстро собранный на новом месте: «В конце мая – начале июня будем праздновать “влазины”» (4, 310), – писал Иван Сергеевич К. А. Федину в апреле 1952 г. В письме к В. Г. Лидину читаем: «Этой весной построил я келью на Волге, недалеко от Завидова, – от тех самых мест, где когда-то мы вместе охотились… Дышится здесь как будто легче…» Действительно, здесь писатель искал уединения от суматошной городской жизни, «укрывался» от личной трагедии (гибель дочери), отдыхал душой. В Карачарове он предавался воспоминаниям и раздумьям о прошлом и настоящем. Здесь он нашёл умиротворение. В его письмах разных лет встречаем: «навестите святых карачаровских отшельников», «сподобить благодати», «жизнеописание монастырского нашего бытия», «карачаровская келья», «обитель», «карачаровский скит», «пустынь». «Сие райское житие мне – закоренелому грешнику – кажется скучным».

В этот дом, расположенный на живописном месте вблизи Волги, И. С. Соколов-Микитов приезжал на протяжении двадцати лет. В нём побывало множество гостей, в том числе К. А. Федин, В. П. Некрасов, В. А. Солоухин, В. Лифшиц, А. Т. Твардовский (иногда со своими соратниками-новомировцами В. Я. Лакшиным, И. А. Сацем и др.), только вышедший тогда на литературный путь А. Д. Дементьев, хирург-академик Б. А. Петров; оперный режиссёр, заслуженный артист П. И. Румянцев, внук известного историка М. И. Погодин, сотрудники Пушкинского дома; близкий друг, писатель В. Б. Чернышёв и многие другие.

Кстати, именно в Карачарове К. А. Федина застало известие, что ему присвоено почетное звание академика. Известно также, что А. Т. Твардовский читал в Карачарове только что написанную поэму «Тёркин на том свете», которую специально «привёз на суд» И. С. Соколову-Микитову. Вообще Твардовский любил бывать в Карачарове: «Всё ещё живу близкой и приятной памятью наших с Вами карачаровских прогулок, уховарений, лучше сказать, ухоедений, разговоров и пр. Верно, я с очень хорошим чувством вспоминаю то время…» Отсюда Иван Сергеевич делился с другом творческими замыслами: «Я хотел бы рассказать о виденном и пережитом мною, о моих долголетних скитаниях и встречах с людьми, о смоленской деревне прошлого… Разумеется, это не будет широким повествованием или романом… Это будут простые и по возможности правдивые записки о виденном, испытанном и пережитом – о России, о людях, о том, что выпало видеть и пережить людям моего, не слишком счастливого, поколения» (4, 385) .

Интересен и тот факт, что М. И. Погодин организовал выставку истории Карачарова, заказав из Ленинграда репродукции картин художника и вице-президента Академии художеств Г. Г. Гагарина, в чьём имении теперь располагается дом отдыха «Карачарово», рисунки М. Ю. Лермонтова, друга Гагарина, а также документы, свидетельствующие о том, что название усадьбы пошло от боярина Карачарова, бывшего послом Московии в Италии, которому эти земли были пожалованы государем Иваном Васильевичем Грозным.

«Карачаровский домик» всех встречал особой атмосферой человеческого тепла и участия, неподвластной времени. Н. И. Мазурин вспоминал: «В доме никакой роскоши. Иван Сергеевич и слышать не хотел об отделке его на городской лад – скажем, об оклейке обоями или о покрытии сосновых половиц линолеумом. Не было и застеклённых книжных шкафов. Их заменяли дощатые полки, какие раньше водились в любой деревенской избе».

И. С. Соколов-Микитов был мастером беседы, умевшим распознать в собеседнике что-то глубинное и доброе. Он был не только изумительным рассказчиком, исходившим землю, встречавшимся с интересными людьми, но и внимательным слушателем. По возможности писатель старался принимать деятельное участие в жизни тех людей, с кем сталкивала его судьба.

Иван Сергеевич активно сотрудничает с Калининской писательской организацией, переписывается с П. П. Дудочкиным, встречается с калининскими журналистами Н. И. Мазуриным и И. В. Разживиным, выступает по областному радио. Как отмечает Н. П. Павлов в своей книге «Русские писатели в нашем крае», «со свойственной ему простотой и доброжелательностью он очень скоро сошёлся с областным литературным объединением и стал принимать в его работе близкое участие». В областном издательстве выходили его книги «Первая охота» (1953), «Листопадничек» (1955), «Рассказы о Родине» (1956) и др. О пребывании писателя на нашей земле был снят любительский кинофильм.

В 1952-1953 гг. Соколов-Микитов существенно доработал «Детство», написав главы «Переезд», «Дорога», «Ученье», «Кочановская бабушка», «Атласная туфелька», «Смерть дяди Акима», «Суходол», значительно обогатившие содержание повести, усилившие её социальное звучание. В них полнее раскрывается мир, окружающий главного героя, та атмосфера, в которой формировалась и складывалась личность будущего писателя. Вместе с тем, Соколов-Микитов острее оттеняет в этих главах и те уродливые стороны быта, которых не мог не видеть наблюдательный мальчик, и о чём впоследствии с горечью скажет зрелый писатель: «Мне нечего жалеть из этого прошлого. Жалко лишь тетеревиных выводков, деревенских песен и сарафанов, жалко некогда наполнявшего меня детского чувства радости и любви. А многое невесело мне вспоминать» (1, 96).

И. С. Соколов-Микитов не раз признавался в том, что самой дорогой для него является повесть «Детство»: «Уж очень о далёком это написано, а какое это близкое моему сердцу». Во весь голос звучит в произведении признание в любви своей малой родине – Смоленщине. Отсюда юношей автор унёс с собой в большой мир чувство сыновней любви к России «полей и лесов, народных песен и сказок, живых пословиц и поговорок, родине Глинок и Мусоргских, вечному чистому источнику ярких слов, из которых черпали ключевую воду великие писатели и поэты…» В этом основа основ его миропонимания, жизненного поведения, эстетической и нравственной программы.

Новые главы повести «Детство» были опубликованы в областном литературно-художественном альманахе «Родной край» (в 6-й и 7-й книгах за 1954 г.), членом редколлегии которого он тогда состоял. Редакция не раз предлагала ему написать что-нибудь о верхневолжских краях, но Иван Сергеевич деликатно отказывался, ссылаясь на сжатые сроки: «Я пишу и писал всегда медленно, “туго”, писать наспех совсем не умею» (4, 349).

Особое место в творчестве этого периода занимают «Карачаровские записи», где Соколов-Микитов утверждает тесную связь между прошлым и настоящим России, между историей и современностью. Писателю близка и дорога «карачаровская первобытность», но его беспокоит потребительское отношение человека к природе. Повествование выстраивается на контрасте «тогда» и «теперь». В прошлом (тогда) – «весёлые пароходные гудки» и «большое имение князей Гагариных», сегодня (теперь) – «запущенный парк», «несколько домов и хозяйственных построек». Говоря о запруженной Волге, писатель вспоминает о древнем русском городе Корчеве, который был затоплен при строительстве Иваньковского водохранилища в 1937 г. Иван Сергеевич сожалеет о безвозвратно утраченном уездном городке, напоминающем сказочный Китеж-град.

Небезынтересны сопоставления дореволюционной жизни и быта крестьян Смоленской («рожки») и Тверской («козлы») губерний. Соколов-Микитов выделяет такие качества тверских крестьян, как трудолюбие, владение ремёслами, чувство собственного достоинства, умение видеть красоту природы. Автор, в частности, отмечает: «Несмотря на близкое соседство Смоленской и Тверской губерний, обычаи и обряды крестьян были различны. Да и сами тверские мужики не были похожи на наших смоленских. Тверские крестьяне носили хорошие сапоги, одевались в поддёвки. Многие занимались сапожным, кожевенным, малярным и строительным делом, строили в Петербурге новые дома».

Во всём, о чём пишет Иван Сергеевич, чувствуется знание вопроса и тщательный отбор материала. Поражает, как трепетно Соколов-Микитов относится к истории нашего древнего края, как бережно в своих записях стремится возродить и сохранить её для будущих поколений. По мысли автора, историческая память, которая заложена в названиях тех мест, где он живёт, способна возродить прошлое: «Старинными именами зовутся многие города. Мы проезжаем древний Торжок, Вышний Волочёк, каждый из городов этих напоминает о далёком прошлом. Не раз я бывал в селе Городне, стоящем над Волгою на древнем высоком кургане. Хороша старинная церковь, маленькое кладбище, откуда открывается чудесный широкий вид на Волгу. Есть и другое село, называющееся Новым, с церковью и высокой колокольней. По рассказам старожилов, в прошлые времена в этом селе были три бойких трактира, торговали разными товарами лавочки».

И. С. Соколов-Микитов с неподдельным интересом излагает легенду о возникновении древнего Юрье-Девичьего монастыря, с болью и горечью пишет о другом монастыре (Отрочь Успенский Пречистый монастырь), на месте которого в Калинине возвышается здание речного вокзала. Продолжая разговор об истории Тверского края, писатель делает акцент на его исконном названии: «Недалеко от Карачарова пролегала граница между Московским и Тверским княжествами».

Иван Сергеевич часто расспрашивал собеседников о тверских местах, об озере Селигер и Осташкове, об истоке Волги, куда мечтал попасть ещё в юности. Он написал небольшое, но ёмкое предисловие к книге Н. И. Мазурина «На Селигере», где высказал мнение о важности издания краеведческой литературы: «Подобные книги очень нужны нам. Они пробуждают любовь к родной земле, её богатствам, учат бережно относиться к памятникам старины и к самой природе».

Живя в Карачарове, И. С. Соколов-Микитов любил бродить по местным лесам. Так, с А. Т. Твардовским он побывал на Петровских озёрах. Это путешествие нашло отражение в «Карачаровских записях», в очерке «На своей земле», напечатанном в сборнике И. С. Соколова-Микитова «У светлых истоков» (1969), а позже органически вошло в воспоминания о Твардовском, опубликованных в последней книге писателя «Давние встречи». Это был рассказ об Оршинском Мхе – огромном торфяном массиве под Калинином (Тверью). В центре этого мха и располагаются «загадочные, почти недоступные» Петровские озера с тремя населёнными островами (их даже называли «подстоличной Сибирью»). Соколов-Микитов отмечает, что здесь живут особенные, не похожие на других люди, оторванные от городской суеты, сохранившие старинные обычаи. Обращает на себя внимание, что и в очерках писатель затрагивает ту же тему, которая лейтмотивом проходит через всё его творчество – разорение некогда богатых дворянских усадеб, которые раньше были культурными гнёздами: «Почти стёрлись с лица земли дворянские усадьбы, нарядным ожерельем украшавшие знаменитый тракт» (Москва – Санкт-Петербург. – Е. В .). В очерке этот «прославленный путь», по которому ездили цари и царицы, Пушкин и Гоголь, назван «радищевской дорогой». И. С. Соколова-Микитова вновь удивило «обилие дворянских гнёзд в бывшей Тверской губернии».

Во время этого «занятного путешествия» поразило Ивана Сергеевича и старинное село Спас-на-Сози, где он увидел древнюю шатровую церковь, срубленную без единого гвоздя:

«В церкви не было икон и украшений, но даже по немногочисленным уцелевшим предметам, по железному узорчатому замку, по столбикам разорённого иконостаса можно было видеть, каким высоким художественным вкусом обладали наши прадеды, обитавшие некогда на тверской земле».

Бывал писатель и в Озерках, где жил тогда калининский писатель С. В. Руженцев, считавший Соколова-Микитова своим крёстным отцом в литературе. Познакомил их А. В. Парфёнов, который возглавлял в то время Калининское книжное издательство. Выяснилось, что Иван Сергеевич учился в Смоленске с Сашей Руженцевым – дядей С. В. Руженцева. В этот приезд Соколов-Микитов заинтересовался рассказами матери хозяина озерковского дома о встречах с известным педагогом, народным просветителем С. А. Рачинским, которого хорошо знал и дважды посещал на Смоленщине сам Л. Н. Толстой. Мать Руженцева несколько раз была в его уникальной школе в селе Татево.

Кроме того, как вспоминал С. В. Руженцев, именно в это время начался его «краткий курс в охотничьей академии Ивана Сергеевича». А толчком ко всему послужило то, что гость увидел в доме книгу Н. А. Зворыкина, с которым лично был знаком.

И. С. Соколов-Микитов глубоко убеждён в том, что не всякий человек может быть охотником. Понятна обеспокоенность писателя: «Думается, разумно было бы навести порядок в наших охотничьих хозяйствах, ограничить, где нужно, охоту, дать отдохнуть лесам и водным угодьям, восстановить прежнее обилие живности. <…> Ведь то, что творится вокруг, если говорить прямо, похоже на преступное расточительство. Взять те же калининские места. Сюда съезжаются тысячи охотников. Даже из своего домика я слышу пальбу, как на фронте. Не столько убивают, сколько распугивают и калечат. Можно ли это назвать охотой?» Охота – это искусство: «Искусство меткой стрельбы требует большого опыта и умения и, как всякое искусство, даётся только немногим» (3, 46). В записных книжках Соколова-Микитова находим очень оригинальное сравнение: «Охотники, как и писатели, есть талантливые и бездарные». Охота, по его глубокому убеждению, – состояние души. Охотники – наблюдатели природы, не разучившиеся «слышать и видеть движение соков земли». Человек и природа – это составные части единого неделимого целого. К сожалению, эта связь утрачивается. И виноваты в этом сами люди. На это не раз указывал Соколов-Микитов в письмах к П. П. Дудочкину: «Только вот рыбка в “Московском море” дохнет. Плохо дело. Уж не Калининский ли комбинат спускает в воду отраву?» (4, 350). Писатель одним из первых затронул экологические проблемы, обратил внимание на них местных авторов. В другом письме тому же адресату читаем: «Хорошо, что Вы написали для “Крокодила” о рыбных делах… Нужен закон. Это и в охране природы, и в охране памятников русской старины, которые разрушаются и гибнут ни за понюх табаку. Такова уж, видимо, наша матушка Русь» (4, 352). Мы видим, что он занимает активную жизненную позицию, неравнодушен к тому, что происходит на калининской земле. Иногда боль и отчаяние переполняют его: «В окружных колхозах остались неубранными поля. Грустно смотреть вблизи на такие… неустройства!» (4, 310).

По мере возможности Соколов-Микитов следит и за тем, чем живёт местная писательская организация: «Что делается теперь в калининской литературной жизни? Продолжается кровопролитная война или наконец пришло мирное существование? Кто кого и кто за кого? Горячий народ живёт, видно, в Калинине! Ещё с татарщины» (4, 352). В «Дневниках» он даёт ещё более критичную оценку пишущей калининской интеллигенции: «…Все кричат, как на деревенской свадьбе, никто никого не слышит. “Без тормозов” – черта русская, дикая, так и живут все “без тормозов”, без уменья управлять чувством, языком, мыслью. Сумбур, шум». Такое положение дел не могло устраивать писателя. Возможно, это было одной из причин, по которой у него не сложилось более тесного сотрудничества с региональной писательской организацией.

Необходимо отметить, что И. С. Соколов-Микитов сотрудничал и с областными газетами. Так, в «Калининской правде» писатель выступил рецензентом книги А. Гавемана и Б. Калачёва «Рассказы об охоте», выпущенной Калининским книжным издательством в 1953 г. В данной книге, по мысли Соколова-Микитова, «повествуется о разнообразии и богатстве живой природы Калининской области, о приёмах и способах охоты», которые описаны достаточно хорошо. Мы знаем, что об этом рецензент мог судить в полной мере профессионально, так как сам был «охотником со стажем». Иван Сергеевич подчёркивает воспитательное значение данной книги, так как «авторы заботливо говорят о самом главном, основном качестве настоящего охотника: о бережном, любовном, хозяйственном отношении к живой природе». Именно таким отношением к природе отличается и творчество самого И. С. Соколова-Микитова. Он умел запечатлеть едва уловимые звуки, запахи, оттенки. Ярким свидетельством тому являются небольшие заметки, опубликованные в региональной молодежной газете «Смена». Летом (осенью? – Е. В. ) члены редакции встречались с Соколовым-Микитовым в Карачарове и попросили у него для газеты напутствие юным читателям под названием «Любите и берегите природу». Автор через какое-то время прислал небольшую зарисовку «Пробуждение весны», где продемонстрировал умение тонко подмечать детали, улавливать изменения настроения в природе. С этого «золотого слитка» (оценка редактора) и началось непродолжительное и эпизодическое сотрудничество писателя со «Сменой», где чуть позже были опубликованы заметки «Апрель», «Май», «Коротенькая мартовская картинка» и «Апрельская картинка».

И. С. Соколов-Микитов живо интересовался, как в Калинине обстоят дела с литературой для детей. Он хорошо отозвался о стихах Виктора Хомяченкова. Особенно заинтересовало его творчество начинающей тогда калининской поэтессы Гайды Лагздынь. В своих письмах он также рецензирует некоторые произведения П. П. Дудочкина. Так, его сказочное творчество Соколов-Микитов оценивает весьма положительно («сказочки хорошие»), но обращает внимание, что необходимо стремиться к глубине стиля, многогранности повествования: «Картинка должна быть не одноцветной, а похожей на радугу» (4, 351). Под редакцией Соколова-Микитова вышла книга Дудочкина для детей «Рядом с нами». Соколов-Микитов как редактор – тема особая. Иллюстратор книги Е. Д. Светогоров был поражён его краткой, точной оценкой рисунков. Художник усмотрел в нём не только писателя, но и графика, и живописца-педагога. Сам Соколов-Микитов в эти годы активно сотрудничает с издательством «Детская литература», где среди других печатается книга «Карачаровский домик» (1967). Продолжая традиции русской классической литературы для детей, писатель поучительно, без излишней назидательности, доступно повествует о жизни зверей, птиц, пауков. Рассказы, вошедшие в книгу, просты и поэтичны. Каждый из них в то же время маленький научный трактат.

Именно в «карачаровский период» Иван Сергеевич выступил как мемуарист: книга воспоминаний и дневниковых записей «Давние встречи» (1964-1975), создаваемая им до последнего дня жизни, содержит портретные очерки М. Горького, И. А. Бунина, К. А. Федина, В. Я. Шишкова, А. С. Грина и других. Очерки отличаются тонкостью оценок, дают представление о литературных вкусах, мировоззрении и позиции самого автора.

Примечательно, что впервые воспоминание о Вячеславе Яковлевиче Шишкове было опубликовано в «Калининской правде» (1973, 3 октября). Свой очерк автор начинает с разговора с Горьким за границей: «Вспоминая о ленинградских писателях, Алексей Максимович первым назвал имя В. Я. Шишкова. Это понятно. Мы говорили, о России, и, само собою, первым вспомнилось имя писателя в высшей степени русского» (4, 172). В первую очередь обращает на себя внимание столь высокая оценка, данная Шишкову. Иван Сергеевич реконструирует и своё первое знакомство с Вячеславом Яковлевичем. Подмечает, что поразила его «нечеловеческая теплота, русская приветливость, умение весело пошутить» (4, 172). Соколов-Микитов не скупится на эпитеты, характеризующие Шишкова: «живой, русский, прекрасный человек». Через всю жизнь Соколов-Микитов пронёс память о нём, как о любимом и верном друге, прекрасном писателе, отзывчивом и сердечном человеке. Впрочем, таким был и он сам.

Таким образом, Тверской край нашёл самое непосредственное отражение в произведениях писателя. Поэтому «карачаровский» период жизни И. С. Соколова-Микитова становится достаточно значимым в осмыслении его творческого наследия. Он углубляет и корректирует представление о мировоззренческой и эстетической позициях одного из замечательных русских писателей ХХ века.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Соколов-Микитов И. С . Собрание сочинений: В 4 т. Л.: Художественная литература. 1985-1987. Т. 1-4.

Соколов-Микитов И. С. Собрание сочинений: В 3 т. М.: ТЕРРА – Книжный клуб, 2006. Т. 1-3.

Соколов-Микитов И. С. Из карачаровских записей: Дневник писателя // Новый мир. 1991. № 12. С. 164-178.

Бойников А. М. Соколов-Микитов и литературная жизнь Твери 1950-х годов // И. С. Соколов-Микитов в русской культуре ХХ века. Тверь: Марина, 2007. С.162-170.

Бойников А. М. История и современность в «Карачаровских записях» И. С. Соколова-Микитова // : Актуальные проблемы жанра и стиля. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2007. С. 36-49.

Васильева Е. Н. Творчество И. С. Соколова-Микитова: новый взгляд: Учебное пособие. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2006.

Васильева Е. Н. И. С. Соколов-Микитов // Тверские памятные даты на 2007 год. Тверь: Альфа-Пресс, 2007. С. 156-158.

Воспоминания об И. С. Соколове-Микитове. М.: Советский писатель, 1984. С. 274-294.

Жизнь и творчество И. С. Соколова-Микитова. М.: Детская литература, 1984.

Иванова И. Е. Письма И. С. Соколова-Микитова из «карачаровской обители» // Русская литература и журналистика : Актуальные проблемы жанра и стиля. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2007. С. 29-36.

Павлов Н. П. И. С. Соколов-Микитов // Павлов Н. П. Русские писатели в нашем крае. Калинин: Книжное издательство, 1956. С. 129-133.

И. С. Соколов-Микитов и тверская газета «Смена» (1959-1960) / Публикация М. В. Строганова // И. С. Соколов-Микитов в русской культуре ХХ века. Изд. 2-е. Тверь: Марина, 2008. С.214-225.

Введение

С детства, со школьной скамьи каждый из нас привыкает к словосочетанию «любовь к родине». Осознаем мы эту любовь гораздо позже, а разобраться в столь сложном чувстве-то есть что именно и за что любим - дано нам уже в зрелом возрасте.

Чувство это, действительно, сложное: тут и родная культура, и родная история, все прошлое и все будущее народа. Не вдаваясь в глубокие рассуждения, можно сказать, что на одном из первых мест в сложном чувстве любви к родине находится любовь к родной природе.

Кому-то мила степь, кому-то - горы, кому-то - морское, пропахшее рыбой побережье, а кому-то - родная среднерусская природа, тихие красавицы реки с желтыми кувшинками и белыми лилиями и чтобы жаворонок пел над полем ржи, и чтобы скворечник на березе перед крыльцом.

Но нужно сказать, что чувство любви к родной природе в нас не возникает само собой, стихийно, поскольку мы родились и выросли среди природы, оно воспитано в нас литературой, живописью, музыкой, всеми теми великими учителями, которые жили прежде нас, любили родную землю и передали свою любовь нам, потомкам.

Разве не помним мы с детства наизусть лучшие строки о природе Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Алексея Толстого, Тютчева, Фета? Разве оставляют нас равнодушными, разве не учат ничему описания природы у Тургенева, Аксакова, Льва Толстого, Пришвина, Леонова, Паустовского. В ряду этих славных учителей занимает достойное место имя замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.

Иван Сергеевич Соколов-Микитов родился в 1892 году на земле Смоленской, и детство его прошло среди самой что ни на есть русской природы. В то время живы были еще народные обычаи, обряды, праздники, быт и уклад старинной жизни. Незадолго до смерти Иван Сергеевич так писал о том времени и о том мире: «В коренной крестьянской России начиналась моя жизнь. Эта Россия была моей настоящей родиной. Я слушал крестьянские песни, смотрел, как пекут хлеб в русской печи, запоминал деревенские, крытые соломой избы, баб и мужиков… Помню веселые святки, масленицу, деревенские свадьбы, ярмарки, хороводы, деревенских приятелей, ребят, наши веселые игры, катанье с гор… Вспоминаю веселый сенокос, деревенское поле, засеянное рожью, узкие нивы, синие васильки по межам… Помню, как, переодевшись в праздничные сарафаны, бабы и девки выходили зажинать поспевшую рожь, цветными яркими пятнами рассыпались по золотому чистому полю, как праздновали зажинки. Первый сноп доверяли сжать самой красивой трудолюбивой бабе - хорошей, умной хозяйке… Это был тот мир, в котором я родился и жил, это была Россия, которую знал Пушкин, знал Толстой».

Соколов - Микитов вошел в литературу со своей малой родиной - смоленской лесной стороной, со своей рекой Угрой и неповторимым очарованием неброской и, по его собственному выражению, как бы застенчивой красы отчих мест, глубоко воспринятой им в пору простецкого деревенского детства.

Но его трудно назвать только «смоленским писателем», «певцом Смоленщины». Дело не только в том, что тематический круг его творчества неизмеримо шире и разнообразнее «областного материала», но главным образом в том, что по своему общему и основному звучанию творчество его, имея истоком своим малую родину, принадлежит большой Родине, великой советской земле, а в настоящее время великой России с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красой - от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья.

Путешественник по признанию юности и скиталец по обстоятельствам нелегкой жизненной судьбы, И.С. Соколов - Микитов, повидавший немало далеких краев, южных и северных морей и земель, всюду пронес неизгладимую память родной Смоленщины. Он остается для своего читателя уроженцем недальних мест среднерусской полосы, человеком, которого читатель признает, как говорится, «по выговору». И может быть, эта особенность сообщает рассказам и очеркам И.С. Соколова - Микитова ту задушевную, доверительную интонацию, которая так подкупает и располагает к нему читателя, а творчество нашего писателя - земляка вновь носит актуальный характер. Оно близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях присутствует свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.

Об Иване Сергеевиче в энциклопедии сказано так: « Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф». И хотя дальше стоит точка, можно продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник. Именно такой уникальный жизненный опыт лежит в основе его творчества.

Произведения И.С. Соколова - Микитова, по справедливости, занимают свое видное место на полках любой библиотеки, общественной и личной. Они написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком. Они дороги всем, кому дороги сокровищница чудесной русской речи, богатства советской литературы.

Книги его - это не только лирический дневник охотничьих и путевых скитаний, написанный вдохновенным художником русского повествовательного слова. Это повесть о богатой и плодотворной жизни, озаренной любовью к природе и самому человеку родной русской земли.

Тема моего реферата «И.С. Соколов-Микитов и Смоленщина». Мне очень понравились некоторые произведения автора, поэтому захотелось узнать больше об этом человеке: что он из себя представлял? Как он жил? О чём писал?

Цель моего реферата - проследить этапы жизни и творчества И.С. Соколова-Микитова на Смоленщине.

Задачи:

1. Познакомится с автобиографией И.С. Соколова - Микитова;

Рассмотреть творческое наследие И.С. Соколова - Микитова Смоленского периода;

Оценить вклад И.С. Соколова - Микитова в развитие Смоленщины;

В исследовательской работе мне помогли следующие издания :

1. Литература Смоленщины. Учебник - хрестоматия по литературному краеведению. 9 класс. - Том 2.

Смирнов В.А. Иван Соколов - Микитов: очерк жизни и писательства.

Соколов - Микитов И.С. На своей земле.

4. Соколов - Микитов И.С. «Автобиографические заметки».

1. Жизненный путь И.С. Соколова-Микитова

.1 Детство писателя

Родился Иван Сергеевич Соколов - Микитов 30 мая 1892 году в семье почетного гражданина, управляющего лесными угодьями богатых московских купцов Коншиных - Сергея Никитьевича и Марии Ивановны Соколовых.

Семья Соколовых прожила в Осеках (под Калугой) три года. Потом из Смоленской губернии приехал старший брат отца, тоже служивший у Коншиных, и уговорил перебраться на родину.

Проходило детство писателя в дореволюционной деревне Кислово, среди родной ему русской природы, в общении с народом, в кругу обычных дел и забот деревенского люда. И эти первые впечатления детства навсегда оставили в душе мальчика глубокую и неугасимую любовь к родному краю, к людям труда, к великодушию, доброте и щедрости русского сердца.

Мальчик рос среди обильной, почти нетронутой природы, в окружении простодушных, добрых и трудолюбивых людей, сердечно радовавшихся каждому гостю, со всяким прохожим и проезжим доверчиво деливших и кров и стол. Первыми, наиболее яркими впечатлениями были впечатления от народных гуляний, красочных сельских ярмарок. Первые услышанные слова - народные яркие выражения, первые сказки - народные устные сказки, первая музыка - крестьянские песни.

Любовь к родному языку, к образной народной речи будущий писатель унаследовал от матери. Мария Ивановна, полуграмотная крестьянка, душевно чуткая и заботливая женщина, изумляла всех удивительным знанием родного языка, народных сказок, небылиц и прибауток; каждое её слово в речи было к месту. Она умела рассказывать просто и понятно для всех. «Каждое слово в ее речи всегда было к месту, всегда имело свой особый смысл и знание, - вспоминал Иван Сергеевич - до конца своих дней удивляла она собеседников богатством народных слов, знанием пословиц и поговорок».

Отец Ивана Сергеевича был мягким, добрым и отзывчивым к людскому горю человеком. Он и в сыне воспитывал эти же качества, с детства приучая его быть честным и справедливым, трудолюбивым и любознательным. Очень часто он брал с собой мальчика в служебные поездки и на охоту. Эти поездки и прогулки с отцом были для ребенка настоящими праздниками. Он любил слушать занятные рассказы отца о лесе и лесных обитателях, его веселые сказки, полные необыкновенных приключений и невиданных чудес. Чем больше подрастал мальчик, тем ближе и понятнее становился ему отец - его первый друг и наставник.

Значительное влияние имел на Ивана его «крестный», старший брат отца. Иван Никитич Микитов был знающим, начитанным человеком, к которому приходили за советами люди из дальних волостей. Еще в молодости он служил в смоленском имении Погодиных (в Ельнинском уезде), куда не один раз наезжал гостить знаменитый русский историк М.П. Погодин. Молодой сообразительный конторщик полюбился старику Погодину, и он не раз возил его в Москву. Под влиянием Погодина «крестный» почтительно относился к книгам, а имена русских великих писателей в их доме были священны.

Счастливые, светлые дни детства, постоянное общение с природой, знание жизни народа - все это не могло не сказаться на творчестве Соколова-Микитова. «Деревенскому миру., окружившим меня простым людям, русской родной природе, обязан я лирическим свойством моего таланта», - писал он впоследствии в «Автобиографических заметках».

1.2 Учеба в Смоленском реальном училище

Когда мальчику исполнилось десять лет, отец отвез его в Смоленск и определил в Александровское реальное училище. «Из привычной лесной тишины, из милого сердцу охотничьего приволья и домашнего спокойного уюта, - рассказывал Иван Сергеевич, - попал в шумный суетливый город, в однообразную, казенную обстановку училища».

Жизнь в городе, ежедневное посещение унылого училища показались ему каторгой. Самым счастливым временем стали поездки домой, в деревню, на зимние и летние каникулы.

Учился юноша посредственно и только по двум предметам - естествознанию и рисованию, которые по-настоящему любил, - неизменно получал хорошие отметки. С четвертого класса он стал увлекаться театром, хотя никакими актерскими способностями не отличался, выступал статистом в различных труппах, приезжавших в Смоленск на гастроли.

Пребывание Соколова - Микитова в училище совпало с трудным для России временем - с поражением первой русской революции и наступившей затем мрачной полосой реакции. Естественно, юноша, чьи симпатии всегда были на стороне угнетенных и обездоленных, не мог оставаться равнодушным к бурным политическим событиям. Он открыто восторгался людьми, которые пытались бороться с реакцией, бывал на конспиративных сходках революционной молодежи, с интересом вчитывался в строчки революционных листовок и прокламаций. По доносу провокатора полиция произвела в его комнате обыск, и «по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям» Соколов - Микитов был исключен из пятого класса училища с «волчьим билетом».

Изгнание из училища стало крупнейшим переломом, совершившимся в жизни Ивана Сергеевича. От гибели, от обильной печальной судьбы многих отчаявшихся молодых людей спасла его природа, чуткость и любовь отца, помогшего ему в трудный час жизни сохранить веру в людей, в себя и в свои силы.

После изгнания из училища около года Иван Сергеевич в родном Кислово, много и жадно читал. С книгами под головой, накрывшись пропахшим лошадиным потом стареньким армяком, спал под открытым небом, в саду.

Общаясь с людьми, Иван Сергеевич много думал, размышлял. Остро запоминались слова, поражала талантливость простого народа, богатство народного языка. С юношеской пылкостью, болезненно переживал он несправедливость, неравенство людей, ощущал остроту контрастов: бедности и богатства, голода и довольства. И все ближе узнавал и видел многообразную, очень сложную и многоликую жизнь деревни, так мало известную городским людям.

.3 Учеба в Петербурге и судьбоносные знакомства

В 1910 году Соколов - Микитов приехал в Петербург, где поступил на четырехгодичные частные сельскохозяйственные курсы, единственное учебное заведение, где принимали без аттестатов и без «свидетельств о политической благонадежности».

Однако он не чувствовал большого влечения к агрономии и все свободное время отдавал чтению полюбившихся еще в Смоленске книг историка Погодина и Льва Толстого, Горького и Бунина, популярного в те годы А. Ремизова. В произведениях А. Ремизова Иван Сергеевич встретился с миром народных сказок, так хорошо знакомых ему с детских лет. Он пробует писать и сам. Решает бросить курсы и заняться литературой. Этому способствовали и завязавшиеся литературные знакомства.

Однажды в небольшом кабачке на Рыбацкой улице, который охотно посещали студенты и журналисты, Соколов - Микитов познакомился с известным путешественником - натуралистом З.Ф. Сватошем и, несмотря на разницу в возрасте, быстро с ним сдружился. Их связывала общая любовь к природе и страсть к путешествиям. Узнав, что юноша занимается сочинительством, Сватош познакомил его с известным писателем Александром Грином, а несколько позже с А.И. Куприным, с которым у Соколова - Микитова установились теплые дружеские отношения.

А. Грин был одним из первых, кто научил Соколова - Микитова любить и понимать море, которое позже заняло прочное место в его жизни и творчестве. Многие рассказы Куприна он знал наизусть, учился по ним живому языку, точному и лаконичному, покоряющему читателя силой и свежестью своих красок.

Познакомившись с владельцем «Ревельского листка» Липпо, Соколов - Микитов охотно принял предложение стать сотрудником его газеты и зимой 1912 года переехал в Ревель на должность секретаря редакции. На первых порах газетная работа всецело захватила начинающего писателя - он работает фельетонистом, секретарем редакции, ежедневно сочиняет передовицы, корреспонденции на самые различные темы, выступает как автор небольших рассказов и очерков.

Ревель в те времена был довольно оживленным морским портом. Жизнь вблизи моря еще больше обостряла желание дальних странствий.

Дьякон из церкви Николы Морского, приносивший в газету заметки, узнав о страсти к морю Соколова - Микитова, через связи в военно - морском штабе помогает ему устроиться матросом на посыльном судне «Могучий». На нем и уходит в свое первое морское плавание Соколов - Микитов. Впечатление от него было потрясающим, оно и утвердило юношу в решении стать моряком и положило начало его морским скитаниям.

Соколов - Микитов избороздил почти все моря и океаны, побывал в Турции, Египте, Сирии, Греции, Англии, Италии, Нидерландах, Африке. Он молод, полон сил и здоровья: «Это было самое счастливое время моей юношеской жизни, когда я сходился и знакомился с простыми людьми, а сердце мое трепетало от полноты и радости ощущения земных просторов». И где бы он ни был, куда бы ни забрасывала его матросская судьба, прежде всего интересовался жизнью простых людей труда.

С теплым чувством вспоминал он потом эти годы, когда «сердце трепетало от полноты и радости ощущения земных просторов». Так родились его «морские рассказы», в которых столько солнца, соленого ветра, пейзажей, чужих побережий, шума восточных базаров, живых портретов людей, с которыми сближало повседневное трудовое ремесло.

Первая мировая война застала Соколова - Микитова в заграничном плавании. С великим трудом удалось ему вернуться в Россию. По возвращении несколько месяцев он провел у родных на Смоленщине, а в начале 1915 года возвратился в Петроград. Идет война и молодой человек решает отправиться на фронт, для чего поступает на курсы братьев милосердия. Однако весь свой досуг юноша по-прежнему отдает литературным занятиям.

В 1916 году в литературно - художественном сборнике «Пряник», изданном А.Д. Барановской в пользу осиротевших детей, были напечатаны рассказы И.С. Соколова - Микитова «Торопь вешняя», «Кукушкины дети». В этом сборнике, состоявшем из произведений второстепенных и малоизвестных писателей, принимали участие и такие писатели, как А. Блок, С. Есенин, А. Ахматова.

В том же 1916 году была напечатана первая сказка Соколова - Микитова «Соль Земли». Написанная по мотивам русского фольклора, она раскрывала извечную тему народного счастья, выражала чаяния писателя о времени, когда в лучах незаходящего солнца исчезает все темное и злое на земле.

Кроме этой большой темы, была в сказке и другая - о том, что все явления в природе взаимосвязаны и нарушать гармонию этой взаимосвязи нельзя, так как одно без другого обречено на гибель: «где вода - там и лес, а где лес повырубят - там и вода усыхает».

Покинув курсы, Соколов - Микитов добровольцем уходит в действующую армию. Его назначают санитаром в санитарно - транспортный отряд принцессы Саксен - Альтенбургской, в котором царят пронемецкие настроения. Командование, не стесняясь, потакало явным и тайным немецким агентам. Соколов - Микитов открыто возмущался предательством и после нескольких стычек с начальством был отчислен из отряда.

Окончив курсы авиамотористов, он попадает в «Эскадру воздушных кораблей» младшим мотористом на бомбардировщик «Илья Муромец», командиром которого был известный летчик, смоленский земляк Глеб Васильевич Алехнович.

В очерке «Глебушка», написанном в газете «Биржевые ведомости», Соколов - Микитов так писал о своем командире: «Много авиаторов стали авиаторами на фу - фу, из - за моды, случайно. У Глебушки же птичья кровь. Глебушка родился в птичьем гнезде, ему отроду летать написано. Отнимите у поэта песню, у Глебушки летание - пожухнут оба».

Соколов - Микитов был одним из первых русских писателей на заре воздухоплавания, разрабатывающих в литературе «летный пейзаж». Он дал художественное описание земли с высоты птичьего полета, рассказал о необыкновенных ощущениях покорителей неба: «Полет - плавание, только воды нету: смотришь вниз, как смотрел на опрокинутое в зеркальной глади облачное небо. Это пробуждение «птичьего» в человеке, дающее ощущение необыкновенного счастья, доисторическое воспоминание о времени, когда и человек на собственных крыльях летал над дремучей землею, покрытой водой и лесами».

После Февральской революции И.С. Соколов - Микитов как депутат от фронтовых солдат приезжает в Петроград. Его переводят во 2-й Балтийский флотский экипаж. Все лето и осень 1917 года он живет в Петрограде, волей судьбы оказавшись в самой гуще политических событий. Он выступает на солдатских митингах и рассказывает о неприглядной правде войны, печатает фронтовые очерки и зарисовки в прогрессивных газетах и журналах. В то же время он охотно посещает литературные диспуты, продолжает встречаться с А. Грином и М. Пришвиным.

М. Пришвин работал в газете «Воля народа» и редактировал литературное приложение «Россия в слове», сотрудничать в котором пригласил и Соколова - Микитова. Постоянное общение друг с другом, споры о воспитательном значении литературы, отрицательное отношение к войне, которую оба видели своими глазами, считали враждебной человеку, а потому враждебной жизни вообще, - все это еще больше сблизило писателей, упрочило их отношения.

В горячие Октябрьские дни Соколов - Микитов, захваченный революционными событиями, слушает выступления В.И. Ленина в Таврическом дворце, встречается с A.M. Горьким. Горький сочувственно отнесся к его литературным опытам, помог добрым советом, и с этих пор для Ивана Сергеевича ясно, что литература - основное дело его жизни.

Революция стала окончательным переломом в его жизни: Соколов - Микитов стал писателем. Он воплотил свое неуклонное стремление к странствиям, живой интерес к людям, встреченным на путях жизни, в точной и выразительной прозе увлеченного и увлекающего повествователя. Бездонные скитания в чужих краях с неугасимой в душе тоской по родине дали ему материал для «Чижиковой лавры» - горестной повести о людях, силой различных обстоятельств заброшенных на чужбину.

Прекрасное знание русской смоленской деревни - и в ее дореволюционные времена, и в начальные годы октябрьского становления - запечатлено в целой серии рассказов о людях старой новой души, о коренных переменах, происходящих в сельской глухомани, о борьбе противоречивых и враждебных друг другу начал в сознании ее жителей. Автор так говорит об этом периоде своей творческой биографии: «В те годы я очень близко был связан с деревней, охотился, много бродил с ружьем и кое-что записывал, в шутку и всерьез, «с натуры». Как всегда, меня поражали жизнестойкость русского человека, его природный юмор, ум, склонность к выдумке».

В начале 1918 года Соколов - Микитов демобилизовался и уехал на Смоленщину. Он и интересом приглядывался к тому новому, что входило в жизнь деревни, ощутимо меняя ее облик.

С ружьем за плечами бродил он по лесным дорогам родного края, охотно посещал окрестные деревеньки, примечая и записывая все, что позже послужит ему материалом для таких циклов рассказов, как «На речке Невестнице», «По лесным тропам» и своеобразных «Записей давних лет».

В 1919 году Соколов - Микитов учительствовал в Дорогобужской городской неполной средней школе Смоленской области, куда перебрался со своей семьей. Несмотря на отсутствие учительского опыта, он быстро подружился с ребятами. На занятиях по литературе он очень понятно и содержательно говорил о произведениях классиков русской литературы, а также рассказывал о заморских странах и забавных охотничьих приключениях.

Ему очень хотелось создать настоящий детский журнал, в котором непосредственно участвуют дети: сами пишут, сами рисуют и сами редактируют. Его увлекла мысль организовать «детскую коммуну», увлекла настолько, что он написал и в предельно короткие сроки осуществил издание небольшой книжечки «Исток - город», в которой защищал и развивал идею гармоничного воспитания молодежи.

Эта маленькая книжка, по словам писателя, могла положить начало его педагогической карьере, но, чувствуя, что ему не хватает знаний, опыта и умения, он отказался от мысли стать учителем. Его вновь потянуло странствовать, захотелось увидеть море, по которому он скучал все это время.

Весной 1919 года по приглашению товарища и однокашника, смоленского земляка Гриши Иванова, в качестве уполномоченных «Предпроделзапсевфронта» они в собственной теплушке отправились на юг в хлебные края. Не раз путешественники были на волосок от смерти. В Мелитополе они чудом вырвались из лап захвативших город махновцев, под Киевом попали в плен к петлюровцам, сидели в контрразведке деникинского генерала Бредова.

Соколову - Микитову с трудом удалось пробраться в Крым и поступить матросом на небольшое старое судно «Дых - Тау». Вновь начались морские скитания. Вновь побывал он во многих азиатских, африканских, европейских портах.

В конце 1920 года на океанском судне «Омск», загруженном хлопковым

семенем, Соколов - Микитов отправился в Англию. Когда «Омск» прибыл в

Гуль, выяснилось, что самозваные белогвардейские власти тайком от

матросов продали пароход англичанам, а Соколов - Микитов вместе со

своими товарищами, русскими моряками, оказался в чужой негостеприимной стране без средств к существованию.

Более года прожил Иван Сергеевич в Англии. Не имея постоянной работы и крова над головой, скитался по ночлежным домам, перебиваясь случайными заработками, он на собственном горьком опыте убедился в несправедливости и враждебности чуждого ему мира.

Весной в 1921 году ему удалось перебраться из Англии в Германию, в Берлин, который был переполнен русскими эмигрантами.

В 1922 году в Берлин из России приехал A.M. Горький. К нему, как очевидцу последних событий на Родине, потянулись эмигранты. Вместе с А.Н. Толстым отправился к Горькому и Соколов - Микитов. Горький одобрил намерение Соколова - Микитова при первой же возможности выехать в Россию и обещал оказать ему содействие. И летом того же года необходимые документы были получены и Соколов - Микитов с письмом Горького к Федину на небольшом немецком пароходике отбыл в Россию.

Летом в 1929 году он вместе с исследователями Севера был в экспедиции в Ледовитом океане (циклы «Белые берега» и «У края земли»), в 1930 году на Земле Франца Иосифа, зимой 1931 - 32 гг. - в экспедиции, организованной для спасения потерпевшего аварию ледокола «Малыгин» («Спасение корабля»), в 1933 году - в Мурманском и Северном краях, участвовал в экспедиции по подъему в Кандалакшской губе ледокола «Садко», затонувшего в 1916 году.

Словом - всюду, где в борьбе с суровой природой ярко проявляются мужество, твердость, настойчивость характера, он, следуя зову своей неуемной в поисках натуры и писательскому долгу, всегда был в первых рядах. Верный друг завоевателей еще мало освоенных пространств, он вместе с ними и в нехоженой тайге с охотничьим ружьем за спиной, и в кабине пилота, и в избушках зимовщиков дальнего Севера.

В марте 1941 года Соколов - Микитов поселился в д. Морозово недалеко от Ленинграда., где и застала его война. Иван Сергеевич, не принятый по возрасту в ополчение, остался коротать голод и холод в деревне.

В июне 1942 года ему пришлось вместе с семьей эвакуироваться на Урал, где Соколов - Микитов поселился в Перми и служил в управлении лесного хозяйства. За время эвакуации он подготовил и сдал в издательство сборник рассказов и очерков «Над светлой рекой», очерки «На земле» и «День Евдокии Ивановны» и другие.

.4 Последние годы жизни писателя

Последние двадцать лет жизни И.С. Соколова - Микитова были связаны с Калининской областью. Здесь, в Карачарове на Волге, в ста шагах от воды, на краю леса стоял его простой бревенчатый домик. Очень часто приезжали к писателю гости, его друзья - литераторы, путешественники, полярные исследователи. [Приложение 6]

В последние годы своей жизни писатель охотно возвращается к теме русской деревни предреволюционного и переходного времени - к народным сказкам, записям бесед с тружениками земли, к сжатым и метким зарисовкам встреч, разговоров, к портретным и речевым характеристикам.

В 1965-1966 гг. вышли в свет 4 тома собрания сочинений И.С. Соколова - Микитова, в которые вошло все наиболее значительное, созданное писателем за пятьдесят с лишним лет его литературной деятельности.

Оказавшись к середине шестидесятых годов почти в полной темноте из - за потери зрения, Иван Сергеевич не прекращал работать. Писать он не мог, не видел строчек, но память его по-прежнему, оставалось светлой. Вращались диски записывающего аппарата, звучал над столом глуховатый голос писателя. Ложились на ленту слова. [Приложение 7]

В 1969 году была издана его книга «У светлых истоков», в 1970 году - «Избранное», а также новые книги для детей.

За плодотворную литературную деятельность И.С. Соколов - Микитов был награжден двумя орденами Трудового Красного Знамени, медалями.

Умер Иван Сергеевич Соколов - Микитов 20 февраля 1975 года в Москве. Похороны были скромны, без оркестра и больших громких речей: он не любил их и при жизни.

Через сто дней скончалась его жена, Лидия Ивановна. Их прах захоронили в одной могиле под Ленинградом (ныне Санкт - Петербургом).

Иван Сергеевич Соколов - Микитов прошел сложный жизненный путь. Но из всех испытаний он выходил окрепшим умственно и духовно.

Путешественник по призванию юности и скиталец по обстоятельствам нелегкой жизненной судьбы, И.С. Соколов - Микитов, повидавший немало далеких краев, южных и северных морей и земель, всюду пронес с собой неизгладимую память родной Смоленщины.

2. Творчество И.С. Соколова - Микитова

.1 «Елень». «Детство»

микитов писатель произведение

Смоленщина встает со страниц повестей И.С. Соколова - Микитова «Елень», «Детство», рассказов «На теплой земле», «На речке Невестнице», записей давних лет «На своей земле», которые автор называет «былицами»; своеобразный язык и предания нашего края нашли отражение в «озорных сказках» и сборнике рассказов и сказок для детей «Кузовок».

В рассказах, составляющих эти циклы, отображена жизнь целого поколения русских крестьян в переломные двадцатые годы, здесь поэзия природы, как и поэзия быта, отразилась во всей непосредственной свежести и чистоте.

В повестях «Елень» и «Детство» Иван Сергеевич попытался припомнить ту старую деревню, которой «ныне уж нет на смоленской земле», тот уклад жизни и мыслей деревенских жителей, что был накануне «большой ломки старого». Он как бы со всех сторон осматривал в последний раз прошлое, быть может, памятуя свои же слова, высказанные немного позднее, в одной из книг: «Не умея смотреть в прошлое, мы не научимся видеть будущего».

Повесть «Елень» - соединение двух повествований о семье помещика Дмитрия Хлудова и семье крестьянина - лесника Фрола, дополненное короткими рассказами о мужиках и мелкопоместном дворянстве, рассказами, в которых Хлудов и Фрол - прямые или косвенные участники. Жизнь лесника Фрола наедине с природой и уничтожение лесов Хлудовыми - это противопоставление является как бы скрытым двигателем, внутренней объединяющей идеей повести. Лирическая тональность прежних произведений близкой тематики в «Елени» - окрашивается тонами эпического письма. Кроме того, «Елень» буквально пронизана чувством любви к народу, родине, которые ощущаются автором органично духовно - родственно.

В повести Соколов - Микитов, утверждающий в сложные переломные годы веру в здоровые начала русского крестьянина, в «лице» которого «столько жизненного запасу, веселья и доброты», по-новому увидел деревенское бытие. В повести утверждалось, что без понимания мира природы, без подлинной любви к жизни своего народа, человек, его родные обречены на вымирание, если не физическое, то на первом этапе, нравственное. Изображая процесс вырождения династии лесопромышленников Хлудовых, автор одновременно показывал и купеческий разбой, травмировавший не только живую плоть леса, но и душу русского крестьянина.

И в «Елени» и еще раньше - в рассказах из цикла «На речке Невестнице», в «Былинах» («Себе на гроб» и другие) Соколов - Микитов размышлял о судьбе русского леса, его значении в жизни народа, приходя к утверждению, что безразличие к природе подобно безразличию к судьбе родины - оно ведет к духовной и даже физической гибели (Хлудовы, Крючины).

Прослеживая становление характера Фрола, Соколов - Микитов показал тот национальный тип крестьянской России, который олицетворял в его представлении родину: сильный, волевой, чистый душой и телом. Жизнь Фрола так же чиста, как и его мысли. Он размышляет над вечными вопросами, неизбежно возникающими перед людьми, которые живут наедине с природой. Дмитрий Хлудов, неспособный жить так же чисто и крепко, не способен понять и природу человеческого бытия, ощущать ее так же насыщенно, как лесник Фрол. У Хлудова нет ненависти к мужикам - лесорубам. Не желая любить и не умея ненавидеть - он равнодушен, в нем нет живой силы, которая бы могла бы еще поддержать в нем жизнь.

Умирает, а хоронит его на деревенском погосте Фрол, и это ли не символ: крепкое, духовно чистое будущее деревни расстается со своим прошлым.

В «обитателях» повести «Елень» легко узнаются жители родных Соколову - Микитову деревень - люди, окружавшие в дореволюционном детстве и позднее, в двадцатые годы, самого писателя: тут и дружелюбный, лохматый, легкий и худой, неизменно веселый и хрипучий пастух Авдей, знающий до последнего кустика лес и луга и «норов каждой скотины»; и рыжий, рукастый, смешливый и озорной, с наглыми прозрачными косящимися глазами балагур, деревенский баламут и бунтарь Сапунок, которого начальство за хитрость и безбоязненность считает «Самый большой шельма из вся деревня; и постоянно сплетающий чепуху Максименок; и ловкая, с сияющими глазами, «из которых лилось человеческое полное счастье», опрятная, верная и нежная Марья; и неистовые деревенские молодухи - плясуньи; и хватающиеся за колья по праздникам смурые бурмакинские мужики, и бурмакинский богатырь, спокойный и рассудительный Рябой Николай и другие непохожие, разные и вместе с тем духовно близкие люди, объединенные одним горем, одной страдой и общими праздниками, все они составляют как бы единую национальную стихию.

Повесть «Елень» - одно из лучших произведений нашей литературы, находящееся как бы на стыке сегодняшней литературы и литературы 19 века, продолжающее и развивающее традиции от писателей шестидесятников до Бунина и Куприна.

Любовь к земле - кормилице, родной Смоленщине, к людям, их обычаям, традициям, укладу жизни воплощены писателем в автобиографической повести «Детство» (1932 год). Состоит она из коротких рассказов: «Переезд», «Сад», «Лето», «Плотик», «Деревня», «Отец». Действия происходят в деревне Кислово и на дороге к ней, в усадьбе, доме, саде, на речке, в полях, огородах, в селе Щекино в большом дремучем лесу, на берегу Угры и поэтической речки Невестнице, где жили дед и прадед, отец.

Большое место занимает в повести образ отца, который был первым, кто научил мальчика любить и понимать окружающую его жизнь, кто ввел его в чудесный и таинственный мир природы, заложил основы нравственных устоев будущего писателя. Рассказывая в главе «Плотик» о том, с каким восхищением слушал Сивый сказки отца про плотик, на котором совершали свои волнующие путешествия по речке Невестнице два мальчугана Сережа и Петя, писатель подчеркивает, что сказки эти оставили прочный след в его памяти не только потому, что в них было много забавных приключений, но прежде всего потому, что в основе их всегда лежит глубокий воспитательный смысл. Сказки уносили Сивого в далекую страну справедливости и добра, где торжествовала любовь, человечность и товарищество, где не было места злу и насилию.

В «Детстве» говорится о тех же событиях и людях, что и в повести «Елень», лишь на десятилетие раньше. Так прообразом династии лесопромышленников Хлудовых («Елень»), несомненно, послужила семья миллионеров Коншиных («Детство»), у которых, как известно, управляющий лесными угодьями служил отец писателя.

«Серые идолы» («Елень») и «Мужики - плотогоны» («Детство»), Фрол и управляющий лесными угодьями Сергей Никитич, молодая барыня Кужалиха, разорившаяся, «спаленная» в голодный 1917 год («Елень») и другие персонажи повестей имеют многие общие характерные черты. И сами события, разворачивающиеся в повести «Детство», подводят к действию, происходящему в «Елени». Готовя повести к переизданию, Соколов - Микитов, даже рассматривал их как целое повествование, может быть, потому и отдельные главы и эпизоды «Елени» (глава «Веселая ярмарка») повторяющие содержание «Детства», были исключены писателем и не вошли в четырехтомное собрание его сочинений.

Так же как в «Елени», в «Детстве» много удивительных картин русской природы, пейзажей, пронизанных чувствами и мыслями автора. Они словно бы неотделимы от всей той обстановки старорусской усадьбы, где зародились.

И хотя герой повести утверждает, что ему жалеть из прошлого нечего, ему все же «жалко лишь тетеревиных выводков, деревенских песен и сарафанов, жалко некогда наполнявшего детского чувства радости и любви, которого никакими силами невозможно теперь вернуть», нынче-то на Смоленщине «уж больше не водят деревенские молодухи и девки на горе хороводов», редко - редко покажется на улице сарафан, и редко сыграют ввечеру старинную протяжную песню».

В повести «Детство», как и в рассказах «На теплой земле», «Свидание с детством» Соколов - Микитов подчеркнул неразрывность связи жизни и судьбы героя с образом родины, слитность с судьбой его народа: «Когда рассказываю о жизни и судьбе мальчика с открытою светловолосою головою, образ этот сливается с представление о моей родине и природе».

Для Вани - героя повести «Детство» - будущее определил «Синий звучащий ослепительный мир». Потом тепло золотого чуда сливается с родительской любовью. Удачно складывавшиеся отношения с людьми обусловили впоследствии творческую позицию писателя в изображении человека, утвердили в нем светлое представление о русском народе. Истоки своего особого, лирического дарования сам Соколов - Микитов определил так: «Деревенскому усадебному миру, окружавшим меня простым людям, русской народной природе обязан я лирическим свойством моего таланта».

И.С. Соколов - Микитов считал, что русская природа, изображаемая в художественном произведении, может стать подлинно прекрасной и привлекательной, если ее украшает неподдельное человеческое чувство; все зависит от того настроя души, каким обладает художник, ее рисующий. Только тот запечатлит в ней национальное самосознание, кто умеет в силу душевного своего развития связать мир, в котором он живет, с миром своих собственных идей и настроений. Поэтому человек и природа у Соколова - Микитова всегда в взаимосвязи, они выступают как равные в живом мире. Это определяло своеобразный настрой произведений Соколова - Микитова на протяжении шести десятков лет. Уже в ранних его рассказах природа такое же действующее лицо, как и сам человек («Глушаки», «Медовое сено»).

Человек в своих отношениях с миром, природой, добрый человек на доброй земле, мечтатель с романтическим складом души - таков герой рассказов Соколова - Микитова двадцатых годов.

.2 «Медовое сено»

В рассказе «Медовое сено» И.С. Соколов - Микитов изложил, по сути своей, очень грустную историю болезни и смерти деревенской девушки Тоньки, на долю которой выпала нелегкая судьба.

После разорительной поездки в Сибирь за лучшей долей, умер ее отец Федор Сибиряк. Мать ее, Марья, после смерти мужа в самое голодное время нашла в себе мужество и силы - устояла, выжила и детей спасла от голодной смерти, но от нужды и горя оглохла и оглупела. И пришлось Тоньке самой впрягаться в работу. И хотя ни красотой, ни статью, ни хорошим характером бог Тоньку не обидел, но доли не дал, замуж Тонька выйти не смогла - беден был вдовий двор.

Еще с зимы ездила она с деревней за реку в лес поднимать из снега дровянку, ворочала в лесу, вровень с мужиками, надорвалась, стала сохнуть и с тех пор слегла. С каждым днем чувствовала, как подступает к ней близкий конец, и прощалась со всем окружающим миром: ждала весеннего солнышка, в последний раз видела весну. Тонька прощалась с домашними работами: все что-нибудь делала, пока была сила, - зиму пряла, тянула тонкими своими пальцами кудель, чистила картошку, готовила себе смертное, как раньше готовила приданное.

Тонькино жизнеповедение перед смертью - это не жертвенность, она очень хотела жить, а трезвое понимание простой деревенской девушкой своей ненужности в жизни. Прощаясь с жизнью, она не впала в отчаяние, а любовалась весенним буйством зелени - теплотой, солнцем, наливающейся в полях рожью и медовым запахом сена. «Она долго сидела под березами, прощаясь с зеленым, родившим и вскормившим ее миром. А много было в этом сверкающем, счастливом мире такого, как она сама».

В рассказе много и других персонажей: откровенные бабы, которые, не стесняясь и не боясь опечалить Тоньку, говорили ей о раннем конце; Тонькин дядька Астах, лохматый, черный и беззаботный мужик, который ругае баб за их откровенность; подружки Тоньки, которые, чтобы угодить ей, весь лес облазили в поисках малинки; Тонькин жених Оська, жадный до приданного, укативший в Москву; никто не ведает, дрова ли, Оська ли уложили ее в болезнь. Деревня полна жизни, и даже на погосте, куда забредает Тонька, ее встречает вечная жизнь: «Под березами над Иван - да - Марьей гудит желтобрюхий шмель, и качаются под его тяжестью желто - лиловые цветы», от зеленого молодого сена наносит погретые солнцем медовые ветерки. А когда случается самое страшное, день так могущественно солнечен и ясен, что смерть не может омрачить его: «Через речку перейти, разувшись, ступая по холодному, засыпанному камушками, игравшему золотыми узорами дну… Утро было золотое; как бескрайнее синее море, дымилась и просыпалась земля. И ничтожно малым, совсем потонувшим в зыблющемся синем и блистающем мире казался гроб Тоньки, колыхавшимися на плечах девок. А точно для того, чтобы выразить всю силу этого блистающего, просторного и навеки нерушимого мира, всю дорогу заливались над девками жаворонки, невидимые в высоком небе».

Писатель отдает должное ушедшему человеку, который даже в смертном недуге своем не мог «оставаться без заботы», и все что-нибудь делал, «пока была сила», на пользу людям.

Но писателя, как и сам народ, не обезоруживает утрата, если она естественна. Земля и земные заботы о жизни дают ему силы перебороть горесть, чтобы идти вперед по земным дорогам, и видеть мир в его радостях.

В пейзаже И.С. Соколова - Микитова, где писатель, казалось бы, волен в вымысле более чем где-либо, мы никогда не встретим вычурности, желания поразить необычностью: «Дозревают яровые, и еще не все убраны луга. Чистое и ясное утро. Летит паутина. Паутиной накрыты лозняки по канавам, верхушки нескошенных перезрелых трав. Высоко в небе купаются ласточки, режут воздух стрижи. Клочья тумана плывут над низиной, над заросшей ольховником тихой рекою. К мокрым от росы сапогам липнут семена перезрелой травы. Из - под короткой стойки легавой собаки с треском вылетает перелинявший тетерев - косач. Высоко - высоко в небе канючит ястреб - канюк. В прозрачной тишине утра слышны голоса».

Главное свойство пейзажа Соколова - Микитова, пришедшее к нему от старых русских мастеров, заключается в его тонком и точном подчинении основной мысли. Пейзаж становился у писателя частью идейно - художественной структуры рассказа, очерка или повести. Используя нехитрые на первый взгляд художественные средства, писатель добивался удивительных результатов, он как бы приобщал читателя к вечному и радостному жизнетворчеству, к щедрой самосозидающей природе и течению народного бытия.

.3 «Камчатка», «Цыган»

Рассказ «Камчатка» о том, как смоленские мужики на Камчатку собрались ехать. «Слух такой прошел о чудесной земле Камчатке. В деревне слух бежит неуследимо, как ветер в лесу, чуть шелохнет - уж говорит лес от края до края».

Писатель с доброй усмешкой рассказывает нам, как рос и ширился слух о Камчатке, который принес кузнец Максим, ездивший в город за железом: «Вот, братцы мои, видел я на станции человека, очень человечек верный, говорил он мне, что приехали на станцию люди, скликают народ на Камчатку. Дают на рыло по пятьдесят червонцев, дорога туды и сюды, а ехать через всю Сибирь на два года. Ситного - сколько хочешь! А нужны мужики на Камчатку копать золото. Дело простое».

Загорелись мужики, от извечной ли тоски русской души по путям и далям, или просто заела лихая скука, или надежда на сытую жизнь и заработки поманили (эту зиму мужики до мозолей отсидели себе зады), а тут харч казенный - ешь, сколько влезет, и дело самое плевое - копать золото. Не зевай, ай - да, ребята! Оголтела, зашевелилась деревня: точно бес вставил мужикам острые шилья. Пришел тот день, собрали мужики кошельки, захватили на денек хлеба - харч ведь казенный! - и ай - да!

«Уж как там ходили - неизвестно. Только на третий день был дома мой кум и приятель Васька, а на четвертый по-прежнему вышли на охоту раным - рано. И когда, подманив на свист глухую тетерку, с удачной охотой остановились мы отдохнуть под старой елью и развели огонь, узнал я от Васьки правду.

• Приходим, а там ничего, никакой этой конторы. Милиция переполошилась - думала, идет банда. «Чего вы?» - спрашивают. «На Камчатку?» - «Угу!» - говорят.
• Набралось нас на станции народу с полсотни, - продолжает Васька, прожевывая сало, - ходим, шарим. Под вечер - бац! Окружили нас: «Изволь сдаваться!», заперли в сарай, ночь проморили, утром к допросу: «Зачем произвели скопление?» Тут мы все по чистой: «Так и так, говорим, пришли записываться на Камчатку». - «Белены объелись?! Какая Камчатка?» Ну, видят сами, никакой тут банды, все люди мирные, посмеялись и нас по дворам. «Идите, говорят, не дурите, невежество такое при революции недопустимо!» Так исходили ночь переночевать.
• Ну, что, - улыбаясь, говорю Ваське, - теперь веришь в Камчатку?
• А кто ее знает, - отвечает серьезно Васька, - дело простое! Слышно - ни пахать, ни сеять. Счастливый край!

«Мне вдруг самому начинает казаться, что все возможно, что где-то есть, существует сказочная счастливая земля Камчатка», - заключает свой рассказ автор. Вековое стремление к «земле обетованной», к стране «с молочными реками и кисельными берегами» показывает писатель в этом своем произведении.

В «небольшом рассказе Цыган» писатель воспроизводит сцену самосуда над цыганом - конокрадом. В деревне объявились конокрады. У лысого Гаврика двух коней увели со двора. А через неделю мужики повстречали в лесу двух цыган. Один по дороге удрал - не догнать мужику цыгана в поле! А другого привели в деревню на суд и расправу. Васька Артюшков вышел за ворота и увидел, как бежит вдоль улицы Кузьма Князьков, нараспашку рот, и зовет всех конокрада бить. За Князьковым - Гришка Евменов, за Гришкой - сам Чугунок. Васька, как был, шубейку на одно плечо - туда. Народ грудом. А из народа слышно: гак да гак! - будто колют дрова. Били цыгана, грозились убить, допытывались, где кони. Он молчал, как каменный, Привели Лексу - он был «свой цыган», лет двадцать как на деревне угнездился, знал в округе всех, конокрадов. Но Лекса не помог - наоборот, сказал, что цыган своего брата не должен выдавать, хоть шкуру сдирай, хоть пятки жги, и ушел прочь. Конокрада били до вечера: лежал тот цыган на полу, мордой вниз, по бороде красные пузыри. Наконец, сознался, где кони. Только в одном уперся - сообщников никого не назвал. Мужики коней привели не ели кони три дня - кожа да кости. Опять стали бить цыгана. Разъяренные крестьяне уже готовы убить его. Ведь конокрад извечный враг мужика. Но цыган, заговорив, попросил: «Пустите, братцы, я вам на гармонье сыграю!». Ему принесли гармонь. Цыган кровь на морде ладонью протер, гармонь на коленку и по ладам - как серебро. И набежали слушать цыгана со всей деревни бабы. Играл цыган час, играл два - до поздней темной ночи. Три дня не отпускали цыгана бабы. Поднялся цыган… и пошел. Так и ушел цыган, и не узнал никто, кто был и откуда.

Ушел цыган, а помнили долго: эх за такую игру и двух коней позабыть не жаль! И первые же звуки музыки возвращают озверевшим людям утраченное человеческое обличье. Исчезают жестокость и озлобленность, уступая место доброжелательности и уважению к мастерству. Писатель как бы говорит: трудящийся человек по природе своей добр и благодарен, восприимчив к прекрасному, и только тяжелые, нечеловеческие условия бесправного существования в обществе, где меньшинство живет за счет безжалостной эксплуатации народных масс, порождают в нем злобу и ожесточенность.

Неутомимая жажда скитаний по просторам родины, стремление больше видеть, узнать, общаться с людьми различных профессий ведет писателя, как неутомимого путника по всем направлениям географической карты. И всюду этот неутомимый следопыт необжитых мест - чудесный знаток звериных и птичьих повадок, верный товарищ в пути и любознательный собеседник - остается приметливым наблюдателем не только пленительного климатического разнообразования дорогой его сердцу родины, но и проникновенным отобразителем человеческих судеб и характеров. Можно сказать больше: человек мужественных и романтических профессий - геолог, летчик, моряк, полярник и первооткрыватель - становится в центре его писательских интересов.

Главная художественная черта И.С. Соколова - Микитова - писать о том, что самим обжито, вошло в душу, согрело сердце. Именно этим объясняется сразу покоряющая читателя фактическая и психологическая достоверность его произведений, их поэтическое обаяние.

Заключение

Когда я читаю произведения И.С. Соколова - Микитова, ни на одну минуту меня не покидает ощущение, что все герои - друзья - приятели автора, во всяком случае, - его хорошие знакомые, о которых он знает решительно все, но рассказывает только самое главное, выражающее их человеческую суть. Недаром большинство рассказов написано от первого лица. И это не просто литературный прием, а авторское ручательство за полную правдивость рассказываемого.

И.С. Соколов - Микитов пишет сдержанно и лаконично. Скупыми изобразительными средствами передает он тончайшие движения человеческой души, воспроизводит неброские, но надолго оставшиеся в памяти картины русской природы.

Как добрый волшебник, писатель делает самое обычное непримечательное вдруг зримым и интересным. В его изображении простой паучок превращается в «живой драгоценный камушек» и надолго остается в памяти ребенка, а скромный полевой цветок приобретает такую притягательную силу, что хочется немедленно отправиться на лесную полянку, чтобы насладиться нежной его красотой, которую как бы мимоходом, невзначай дал почувствовать в своем рассказе писатель. Читаешь и ждешь: вот - вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из - под стола, так это у него все здорово, по-настоящему рассказано.

Из книг Соколова - Микитова я узнала много интересных и полезных для себя вещей. Писатель вводит нас в мир природы, приучая зорко вглядываться в окружающую жизнь, подмечать закономерности, которые лежат в основе важнейших жизненных процессов и при этом он никогда не поучает. Он просто приучает нас наблюдать и удивляться тому, что неожиданно открывается взору.

Особенность писательского дара Соколова - Микитова заключается в том, что автор ничего не выдумывает, не изобретает, не ищет сложных сюжетных построений, а непосредственно входит в течение жизни, говорит о том, что было на самом деле, повествует о людях и событиях, действительно существовавших или существующих. Но, как истинный художник, по-своему избирает и компонует обстоятельства, окружает их настолько ярко нарисованной бытовой и природной средой, что все самое будничное и обиходное становится явлением высокочеловечного искусства, к тому же проникнуто мягким, как бы светящимся изнутри лиризмом.

Книги Ивана Сергеевича Соколова Микитова необходимы читателям любого возраста. В них огромный запас добра и любви к людям, к природе, к живой прелести жизни. Именно по-этому имя Ивана Сергеевича Соколова Микитова не забыто. В деревне Полднево Угранского района открыт музея писателя.

Проводятся конкурсы имени Ивана Сергеевича Соколова Микитова Например, 30 мая 2011 года в деревне Полднево Угранского района состоялось подведение итогов областного конкурса литературных творческих работ среди детей, посвященного творчеству И.С. Соколова-Микитова.

февраля 2005 года Смоленской областной детской библиотеке было присвоено имя замечательного русского писателя, нашего земляка И.С. Соколова-Микитова.

Литература

.Литература Смоленщины. Учебник - хрестоматия по литературному краеведению. 9 класс. - Том 2. - Составление. Методические материалы. Г.С. Меркин. - Смоленск: ТРАС - ИМАКОМ, 1994. - 528 с.

1. Смирнов В.А. Иван Соколов - Микитов: очерк жизни и писательства. - М. - Сов. Россия, 1983. - 144 с.
2. Соколов - Микитов И.С. На своей земле. - Издательство «Маджента», 2006.
3. Соколов - Микитов И.С. «Автобиографические заметки». - Издательство
4. «Москва», 1966. С. 635 - 642.
5. Соколов - Микитов И.С. «Былицы», - Смоленск, 1962. - 175 с.
6. Соколов - Микитов И.С. «Камчатка», - Смоленск, 1962. - 52 с.
7. Соколов - Микитов И.С. «Медовое сено», 1979. - 333 с.
8. Соколов - Микитов И.С. «Цыган», - Смоленск, 1962. - 71 с.
9. Жизнь и творчество И.С. Соколова - Микитова. - Москва, 1984.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

НА СМОЛЕНСКОЙ земле выросли три больших писателя - Александр Твардовский, Михаил Исаковский и Иван Соколов-Микитов. Все трое были крестьянские дети, в зрелом возрасте знали друг друга, помогали в делах творческих и житейских.

Писатель Николай Семенович Тихонов, сам большой путешественник, на склоне лет уже не мог странствовать и не раз приглашал меня послушать о поездках в разные места, где я побывал. От него я узнал: Соколов-Микитов был большим странником, узнал, что Исаковский был тринадцатым ребенком в бедной крестьянской семье, что написал он около сотни хороших песен и схоронили крестьянского сына на почетном Новодевичьем кладбище в Москве.

О Твардовском рассказал, как ему присуждали главную премию страны. Сталин сам читал все работы, отобранные на конкурс. В этот раз перед голосованием он сказал: "Достойные люди. А нельзя ли присудить премию товарищу Твардовскому? В журнале "Красноармеец" я прочел его поэму "Василий Тёркин". Мне кажется, она достойна премии…" Все заволновались: "Товарищ Сталин, это действительно очень сильное произведение. Но оно еще не окончено…" Сталин сел и закурил трубку, сказав только одно слово: "Жалко…" А перед голосованием опять взял слово: "А нельзя ли присудить премию за неоконченную поэму?" Все поднялись и стали аплодировать…

А ТЕПЕРЬ скажем подробнее об Иване Соколове-Микитове. Он был единственным сыном у счастливых родителей. В середине жизни Иван Сергеевич написал о своем детстве.

Вот мы сидим на полу, катаем большой резиновый мячик, что привез усатый дядя, приехавший из города в лес на охоту. Дядя сидит за столом, пьет чай и курит.

Ну-с, - говорит он, поворачиваясь на стуле и выпуская из усов сизый дым, - скажи, кем ты будешь, когда вырастешь большой?

Буду генералом, потом офицером, потом солдатом, - уверенно говорю усатому городскому дяде, - потом Пронькой-пастухом!"

КЕМ ЖЕ захотел стать младший Соколов-Микитов после окончания школы? Агрономом. Но передумал. Взяла верх страсть к путешествиям. Иван Соколов-Микитов стал матросом. Начал плавать по Черному и Средиземному морям, ходил во многие порты, присматривался к жизни на корабле и к пестрой, шумной жизни на берегах. Начал писать.

К этому времени относятся его первые морские и "береговые" рассказы. Вот строчки одного из повествований с названием "Ножи". Не пугайтесь! Ничего страшного в рассказе нет, речь идет о ножах, ставших свидетелями страстей, иногда необычных и трогательных.

"Их у меня три. Небольшой, со складной роговой ручкой в виде урезанного полумесяца, простой кузнечной работы, с железным ушком для цепочки. Другой - длинный, в ножнах, змеино-изогнутой формы, со стальным лезвием и черенком из окаменевшего дерева. Третий - маленький, складной, с перламутровой ручкой. Самый простой…

Дальше рассказчик рисует нам двухчасовой подъем в горы. Останавливаясь, садится на камень. И на горы опускается гроза. "Первый удар прогремел так, точно где-то близко упала скала и обломки посыпались вниз… Я лежал на земле, цепляясь за камни руками, захлебываясь в потоках холодной воды… Не знаю, сколько времени продолжался этот ад. Когда я очнулся, сквозь тучи сияло солнце. Я казался себе воскресшим.

Первое, что я увидел: надо мной, на мокром камне, опустив руки, стоял полуголый молодой араб. Глядя на меня с приветливым удивлением, пастух показал рукой на свой шалаш. В шалаше было пусто и сухо. В углу лежали лохмотья одежды, стоял высокий глиняный кувшин… Продолжая улыбаться, пастух добыл из-под тряпья колоду карт, сказал что-то длинное: "Я человек хороший, и ты человек хороший, - понял я. - Я рад, что ты пришел ко мне в гости. Давай играть в карты…"

Опустим знакомство в горах с арабом и игру в карты. Потом хозяин шалаша проводил гостя до самой пристани.

"Не зная, чем благодарить его, я купил и подарил ему пачку сигарет. Он обрадовался, порывисто, по-детски задумавшись на малую секунду, сорвал со своей тонкой шеи висевший на шнурке складной ножик с роговой ручкой. Это всё, что он имел подарить…"

"Другой нож… Всякий раз, как приходим в Константинополь, я одеваюсь и ухожу на берег". В этот раз что-то остановило русского моряка на шумной улице. Остановили глаза женщины. Неожиданно голубые глаза. Но откуда у красивой турчанки голубые глаза? Да это глаза украинской невольницы, увезенной с родины. Прабабушку, наверное, продали в Стамбуле…

Как жалко, что сейчас невозможно пересказать две пропущенные страницы книги. На них он описал древний город с высокими минаретами, шумными базарами и турчанку с голубыми глазами, описал - как влюбился в эти глаза, как каждый день искал волшебные голубые глаза. Смоленскому моряку тогда было двадцать лет. Немудрено влюбиться так сильно, что уличные торговцы у зеленой калитки стали улыбаться, увидев русского моряка.

И вот однажды в конце лета пришел моряк к зеленой калитке. Подошел быстро, как всегда, спрашивал: сколько стоит товар? Но в этот раз высокий носатый турок предупредительно поднялся навстречу. Моряк никогда не видел его прежде. И по тому, как опущены были синие глаза, понял: появился соперник. И это видел один из насмешников. Потом он побежал так, как бегают сами от себя, очень несчастные и очень сердитые люди. На пути стоял черный араб. Он смеялся глазами, скалил зубы и настойчиво говорил по-русски: "Купи, рус, купи…"

"Не знаю, почему я остановился и точно завороженный стал копаться в товаре. Из маленьких и больших ножей выбрал этот нож с длинным, злым лезвием, которым так удобно доставать сердце врага и неудобно разрезать хлеб.

Теперь этот нож у меня на столе. Я привык к нему, как к самой необходимой вещи: я разрезаю им книги и бумагу.

И маленький, перочинный, фабричного производства, со штопором и сломанным лезвием, о нем кратко…"

Однажды рассказчик о ножах плыл после путешествия по греческим, болгарским и русским монастырям, скитам и кельям - плыли на моторной лодке. "Лодка была монастырская, старая, мотор у неё шалил, с ним во-зились два послушника-моториста. Плыли после обильного обеда с дородным дьяконом, любившим поесть. Берег виднелся в миле от курса. И тут случилась беда. Загорелся бензин. Мотористы-монахи бросились в море. Я разбудил дьякона и заставил его броситься в воду (потом я узнал, что этот человек никогда в жизни не плавал). Я плохой пловец и с большим трудом добрался до берега. К великому удивлению моему, когда я поднялся на берег, увидел, на мраморной гальке брюхом кверху уже лежал прежде меня добравшийся до берега дьякон. Непомерная полнота помогла ему держаться на воде.

Через полчаса мы сидели на сухой гальке, наблюдая за лодкой, и дьякон, добыв из кармана бутылку и большой огурец, припасенный на монастырском огороде, говорил, задыхаясь:

Во имя отца и сына! Чуду, воистину чудесное избавление!..

Он достал маленький ножик с перламутровой ручкой и передал мне, не в силах ничего делать.

В пути я нащупал ножичек, который по рассеянности положил в карман, и он у меня остался.

ПЕРВАЯ мировая война застала русского писателя-путешественника в Греции. И он немедленно вернулся на родину, записался добровольцем в медицинский отряд.

Мы знаем об этой войне по романам Ремарка. Но стоит прочесть первые рассказы о жертвах "окопной войны" Соколова-Микитова. Хорошо написаны эти свидетельства войны, подготовившей революцию в России.

Наш смоленский солдат после фронтового санитарного отряда был переведен в отряд авиаторов. Авиатор Соколов-Микитов стал летать механиком на тяжелом четырехмоторном самолете "Илья Муромец". Нам интересно знать: как он летал и о чем писал в те дни. Вот строчки из его записей.

"Когда заводят винт, моторист докладывает приготовившемуся летчику:

Контакт!

Летчик включает зажигание и отвечает:

Есть контакт!

Знаю, сейчас сорвемся, и крепче держусь за борта. Застегиваю предохранительный пояс.

"Илья Муромец" несет запас бензина, достаточный на многие часы перелета. Ведь "Илья" - по-настоящему воздушный корабль из фантастических романов, корабль с полной оснасткой, с командиром и его помощником, воздушными штурманами и полным экипажем...

ПОТОМ пришли "окаянные" для России дни. Летчик и писатель по-прежнему стремился куда-нибудь ехать. Но были путешествия грустные, например поездка в хлебный Киев из Смоленской земли. Контрразведка белой армии приняла писателя за красного шпиона. Учинили допрос: "Зачем приехал?" - "За хлебом. И были дела в киевском журнале". - "С кем встречались вчера?" Названа была сотрудница журнала. При этом имени офицер быстро прошел в соседнюю комнату к телефону… Вернувшись, сказал: "Ваше счастье. Это моя сестра, работает в журнале".

После Киева случайно в Одессе встретил Бунина. Поговорили о текущих "окаянных днях". Бунин собирался уезжать в Париж. "Смоленский мужик" на торговом корабле в Англию, но осел в Берлине и сразу же пожалел: "Как я могу жить без Родины, без наших просторов, без русской природы, без родного языка?" Вернулся. Понял, что поступил верно. Якорь бросил в родном отцовском доме. Тут были написаны главные его произведения. Отсюда он уезжал в любимые странствия, сюда приезжали его друзья.

ПУТЕШЕСТВОВАЛ Иван Сергеевич по-прежнему много. Побывал на Кольском полуострове, на Новой Земле, Земле Франца-Иосифа, на Таймыре. С другом проплыл по рекам Угре и Оке до Коломны. В родных лесах по отцовским тропам ходил охотиться на тетеревов, зайцев и лис.

Природу бывший моряк любил, знал её сокровенные тайны, любил поля с голосами перепелок и скрипом коростелей на мокрых лугах. И особенно любил лес с его таинственными космами ёлок, заросли ольшаников и лозняков на берегах, танец светлых березняков, любил опушки, унизанные осенью стаями тетеревов, радовался редкой встрече с лосями, останавливала мышкующая лиса. Но особенно любил весенней ночью подходить к токующим глухарям. Сколько написано об этой древней птице, но никто не рассказал так верно и поэтично об охоте на глухарей, как Соколов-Микитов.

В литературе Соколов-Микитов находится где-то между Аксаковым, Тургеневым и Пришвиным. Пишет он не только о природе, люди в его рассказах и повестях живые, как видишь и в жизни.

Город Соколов-Мики-тов не любил, с радостью возвращался в лесную тишину, любил костер, беседу со стариками, деревенский уклад жизни и простые ценности бытия.

Вот строчки из рассказа "Дударь". "Осенью путешествовали по лесовому краю. Край этот и после революции остался глухой, стоят большие леса, водятся в лесу лоси и медведи.

Приятель мой, хранитель музея и собиратель старины, сказал:

Есть, есть у нас старичок, зовут его Семеном…

На другой день в глухой деревеньке нас встретил бритый мужик. Вошел он, подозрительно оглядывая наши охотничьи ружья.

Марья, покличь батьку! - крикнул он, приоткрыв дверь.

Старик пришел не скоро. Вошел, тихонько ступая лаптями, осторожно прикрыл за собой дверь. С нами поздоровался за руку. Был он мал ростом, сух, узок в плечах. Улыбался по-детски, виновато, как улыбаются чувствующие себя лишними, обиженные в семьях старики.

На дуде? Эх, братики, дуда-то моя, чай, теперь уж рассохлась, двадцать годков в руки не брал. Да и дуду теперь не сыщешь, на чердаке куры загадили… В старину, бывало, на свадьбах играл. Под дуду и плясали; суток двое жаришь без передыху, а хозяева тебя за это водочкой угощают. Тогда этих балалаек и гармоней еще не ведали…"

Представление дудочки состоялось! Старика городские мужики свозили даже в Москву. Дед-пастух большого города не знал и счастлив был увидеть, что его деревенская музыка многих заставила даже плакать.

То, что было написано смоленским рассказчиком, относится к тридцатым годам прошлого века. Умер Иван Соколов-Микитов в 1975 году. Жизнь его была завидно богатой - полную чашу увиденного на земле человек пронёс по большому пути, не расплескав по дороге.

«Рассказы о животных»

Муравьи. В нашем лесу очень много муравьиных куч, но один муравейник особенно высок, больше моего шестилетнего внучонка Саши.Гуляя по лесу, мы заходим к нему понаблюдать за жизнью муравьёв. Тихий ровный шорох исходит в погожий день от муравейника. Сотни тысяч насекомых копошатся на поверхности его купола, тащат куда-то веточки, затыкают и откупоривают свои многочисленные ходы, вытаскивают погреться на солнышке белые яички-личинки. Саша срывает былинку и суёт её в муравейник. Тотчас на неё набрасываются недовольные раздражённые муравьи. Они выталкивают былинку и, изогнувшись, обстреливают её едкой кислотой. Если после этого былинку лизнуть, на губах остаётся вкус резко пахнущей муравьиной кислоты, похожей на кислоту лимона. Десятки узеньких тропок разбегаются от муравьиного города. Непрерывным потоком деловито бегут по ним в высокой траве муравьи.

Одна из тропок привела нас на самый берег нашей реки. Там над обрывом росло небольшое деревце. Его ветви и листья были облеплены муравьями. Мы внимательно осмотрели деревце. На нём оказалось множество зеленоватых тлей, плотной массой неподвижно сидевших на нижней стороне листьев и у основания черенков. Муравьи щекотали тлей своими усиками и пили сладкий сок, который тли выпускали. Это было “дойное” стадо муравьёв. Известно, насколько разнообразны виды муравьёв. Крупные рыжие лесные муравьи очень сильно отличаются от маленьких чёрных муравьишек-сладкоежек, частенько забирающихся в сахарницу в лесном нашем домике. Учёные насчитывают на земле тысячи видов муравьёв. Все они живут многочисленными обществами. Самые крупные из муравьёв достигают размера трёх сантиметров. Вернувшись домой, Саша просит почитать ему про муравьёв в книгах. Мы узнаём об удивительных африканских муравьях-портных, сооружающих себе гнёзда из листьев, склеенных по краям особым клейким веществом, выпускаемым муравьиными личинками, о бродячих муравьях-охотниках, кочующих миллионными армиями, состоящими из муравьёв-добытчиков, муравьёв-рабочих имуравьёв-солдат. Мы узнаём, что есть муравьи-рабовладельцы, захватывающие себе в рабство других муравьёв, есть муравьи-пастухи, выращивающие у себя в гнёздах “дойных” тлей, есть муравьи-земледельцы… Некоторые из муравьёв, обитающие в жарких странах, иногда приносят вред, обрезая листву деревьев. Наши лесные муравьи очень полезны. Они разрыхляют почву, уничтожают вредителей леса и производят большую санитарную работу, убирая останки умерших животных и птиц. Нет, пожалуй, таких людей, которые не видели бы муравьев. Но в их сложной общественной жизни далеко не всё ещё известно. Учёные, изучающие муравьев, до сих пор не знают, каким образом сговариваются между собой муравьи, слаженно перетаскивающие тяжёлые, во много раз превосходящие их собственный вес, предметы, как удаётся им сохранять постоянную температуру внутри уравейника. Много тайн ещё не раскрыто в жизни муравьиных колоний. Очень давно, когда отец впервые стал брать меня на охоту, произошёл такой редкий случай.

Мы ехали по лесу на дрожках. Было раннее утро, на деревьях и натраве сверкала обильная роса. Пахло грибами, сосновой хвоею. У большого дерева отец остановил лошадь. – Посмотри-ка, – сказал он, показывая на огромную муравьиную кучу,возвышавшуюся над зарослями папоротника. – Там лежит “муравейное масло”. Почти на вершине кучи лежал небольшой кусок какого-то светло-жёлтого вещества, очень похожего на обыкновенное сливочное масло. Мы сошли с дрожек и стали рассматривать загадочное вещество, по которому бегали муравьи. Поверхность “масла” была матовой от множества следов муравьев. Отец рассказал мне, что ему приходилось находить на муравьиных кучах такое “муравейное масло”, но увидеть его редко кому удаётся.Мы положили кусок “масла” в кружку, которую брали с собой на охоту,обвязали бумагой и спрятали под деревом. На обратном пути мы собирались взять “муравейное масло”. Вечером мы возвращались с охоты. Отец вынул из-под дерева кружку и снял бумагу. “Масла” в кружке осталось совсем немного – оно улетучилось. Остаток “муравейного масла” мы привезли домой. В тёплой комнате оно растаяло, стало жидким и прозрачным. От него резко пахло муравьиным спиртом. Этим “маслом” растирала поясницу жившая у нас бабушка и всё уверяла, что лесное лекарство очень помогает от мучившего её “прострела”. За всю долгую жизнь мне не приходилось потом находить загадочное”муравейное масло”. Я расспрашивал опытных людей и знакомых зоологов, заглядывал в книги, но “муравейное масло”, которое в детстве я видел своими глазами, так и осталось загадкой.

Пауки . Однажды летом я собрал у нашего домика небольшой букет полевых цветов – колокольчиков, лютиков, ромашек и простой серенькой кашки. Букет я поставил на письменный стол. Из букета выполз крошечный лазоревый паучок, очень похожий на живой драгоценный камешек. Паучок переползал с цветка на цветок, и я долго им любовался. Он то нерешительно спускался до самого стола на своей невидимойпаутинке, то, как бы испугавшись, быстро поднимался. Я подставил ладонь, и, коснувшись её, паучок тесно поджал лапки, притворился мёртвым, совсем стал похож на кругленький драгоценный камешек, катавшийся по моей ладони. Я посадил его на букет цветов и скоро забыл о лазоревом паучке. Я продолжал заниматься своими делами. Букетик полевых цветов на моём столе завял. Пришлось сменить его свежими цветами.Крошечный паучок, оказалось, остался жить в моей бревенчатой комнате.

Сидя за работой, я увидел однажды, как над моим письменным столом на тоненькой-тоненькой невидимой паутинке, перебирая зеленоватыми ножками, спускается с потолка знакомый лазоревый паук. Он то поднимался, как искусный акробат, на своей невидимой паутинке, то быстро спускался, покачиваясь над моей рукописью. С тех пор я часто видел в моей комнате лазоревого паучка. Он спускался над моим столом, и я говорил ему: – Здравствуй, дружище, доброе утро! Я всегда с любопытством наблюдал пауков: мне нравились эти лесные трудолюбивые охотники-мастера. Идёшь, бывало, в ранний час тихого летнего утра в лес на охоту и остановишься: такая чудесная развешана на зелёных ветвях, на стебельках высоких трав тончайшая сеть паутины – вся в алмазных сверкающих капельках утренней росы. Долго любуешься на чудесное тонкое кружево, сотканное искусным мастером-пауком.

Сам мастер-паук сидит в центре своей сети, терпеливо, как настоящий охотник-рыболов, ждёт – когда попадёт в его сеть добыча: визгливый комар или кусачая злая муха. Быстро кидается он на добычу, связывает её своей паутиной. Уже много лет назад я жил в глухой смоленской деревне, среди больших лесов, хорошо знакомых мне с детства. Тогда я очень много охотился, был крепок и здоров, любил проводить ночи в лесу у охотничьего костра. Я прислушивался к голосам птиц и зверей, хорошо знал места, где водилось множество дичи – лесной и болотной. Летом и зимою охотился на волков, обитавших в глухих непролазных болотах, Весною ходил на тетеревиные и глухариные тока, тропил зимой по пороше зайцев. Бродя с ружьём по лесам, я внимательно присматривался к леснойтаинственной жизни, мало знакомой городским неопытным людям. Каждое утро я видел, как восходит над лесом солнце, слушал, как дружным хором приветствуют восход счастливые птицы. Ночами я смотрел на высокое звёздное небо, слушал чудесную тихую музыку раннего рассвета. В лесу я иногда собирал диковинные корешки, похожие на сказочных птиц и зверей, вместе с охотничьей добычей клал их в свою сумку. Стены моей маленькой деревенской комнаты были обиты внутри еловой корою, очень похожей на дорогую тиснёную кожу. На стенах висели мои ружья, охотничьи принадлежности, диковинные лесные находки, красивые и опрятные птичьи гнёзда. Поздним летом, выходя каждый день на охоту, я клал в карманы порожние спичечные коробки. В эти коробки я собирал в лесу понравившихся мне самых искусных мастеров-пауков. Вернувшись с охоты, я выпускал их в моей комнате. Пауки быстро разбегались по углам. Иные из них оставались у меня жить, иные куда-то уходили. На потолке и в углах комнаты висела чудесная свежая серебряная паутина. Ходившие ко мне гости дивились моему жилищу, разводили руками. Маленькая моя комната была похожа на лесной музей, на лесную сказочную избушку. Пыльной, запущенной паутины у меня, разумеется, не было. Мои жильцы-пауки старательно охотились на грязных мух, на надоедливых комаров. Я мог спокойно работать, спокойно спать: друзья-пауки меня охраняли. О пауках можно рассказать многое. Есть пауки-мастера и охотники. Есть пауки – быстроногие бегуны. Есть крошечные паучки-лётчики, которые летают по воздуху на длинных, выпущенных из брюшка паутинках: как настоящие парашютисты и планеристы, они пролетают большие пространства, перелетают широкие реки. Есть пауки-водолазы. Эти пауки спускаются под воду на дно неглубоких лесных ручейков. Вместо скафандра они уносят на своём брюшке большой пузырь воздуха, которым дышат под водой. В жарких странах водятся и злые, ядовитые пауки, укус которых бывает иногда смертелен. Пауки очень верно предсказывают погоду. Пойдёшь, бывало, за грибами – длинная вязкая паутина липнет к лицу, к рукам. Это значит – надолго установилась ясная, хорошая погода. В конце лета ещё не скошенные луга бывают сплошь покрыты тончайшей сеткой паутины. Здесь трудилась бесчисленная армия маленьких паучков. Как-то ранней осенью мне пришлось плыть на пароходе по нижней Волге. Берега были раскрашены осенним цветным узором.Помню, ранним утром я вышел на палубу и ахнул от удивления. Над недвижной поверхностью Волги плыла и плыла освещённая восходившим над Волгою солнцем лёгкая паутина. Лёгкой, золотистой, как бы сотканной из воздуха паутиной был облеплен весь пароход: белые палубные стойки, деревянные поручни, решётки, скамейки. Пассажиры ещё не проснулись, и, стоя на палубе парохода, я одинлюбовался сказочным зрелищем плывущей над Волгой, освещённой утренним солнцем паутины. Многие люди, особенно женщины, боятся и не любят пауков. Они громко вскрикивают, если паук проползёт по платью или голой руке, широко раскрывают глаза, машут руками. Старые богомольные бабушки, помню, говорили нам в детстве так: – Убьёшь паука-крестовика – сорок грехов простится! Пауками всегда называют жестоких, злых, жадных людей. Сравнение недобрых людей с трудолюбивыми чистоплотными мастерами и охотниками, искусно плетущими свои красивые сети, несправедливо.Молодые друзья! Если увидите в лесу развешанную пауком сеть-паутину – не обрывайте её. Хорошенько полюбуйтесь, как умно и старательно развешивает свои сети трудолюбивый охотник-паук и кое-чему у него поучитесь.Бурундук. В самом конце лета, охотясь на берегах реки Камы, я жил у приятеля моего, лесника, в глухом прикамском лесу. Сидя у открытого окна, я увидел, как в лесниковом небольшом огороде, почти рядом с окном, сам собою колышется тяжёлый цвет дозревающего подсолнуха. На подсолнухе сидел маленький красивый зверёк. Он хлопотливо выдёргивал из гнёзд зёрна спелого подсолнуха и набивал имизащёчные мешки. Это был бурундук, проворный и ловкий зверёк, похожий на маленькую белку. Живут бурундуки под деревьями, в земляных неглубоких норах. В этих норах они устраивают вместительные кладовые, где прячут обильные запасы: кедровые орехи, подсолнухи, хлебные семена. Быстрый бурундук всегда находится в движении. Он бегает по сучьям деревьев, по кучам хвороста, сложенного в лесу. Живого, очень любопытного зверька нетрудно поймать.

Я видел, как ловят бурундуков в лесу деревенские ребята. В руках они держат лёгкую палочку с привязанной на конце волосяной петлёю. Стоит посвистеть в берестяную или ивовую дудочку – и любопытный бурундук выбегает из своей норы. На шею ему нетрудно накинуть лёгкую петельку. В неволе весёлые бурундуки приживаются быстро. Их можно держать в большой клетке, кормить орехами, семенами. Они очень весело гоняются друг за дружкой по клетке, и на их весёлыеигры и схватки приятно любоваться. У бурундуков в лесу много лютых врагов. Их уничтожают хищные птицы, ловят домашние кошки, а кладовые бурундуков находят и разоряют в лесу медведи. Мне очень приятно вспоминать маленьких бурундуков. Я помню глухой таёжный лес, освещённые солнцем, окружённые высокими деревьями зелёные поляны и маленьких зверьков, оживляющих таёжную глушь и тишину.Ежи . Приходилось ли вам слышать, как разговаривают между собою ежи? Наверное, никто не слыхал. А вот я слышал. Расскажу по порядку. Зимою и летом мы живём в Карачарове на берегу реки, в маленьком домике, со всех сторон окружённом лесом. Мы ходим в лес наблюдать и слушать, как живут и поют птицы, как расцветают лесные цветы, летают и ползают насекомые.Выходя по ночам на крыльцо полюбоваться на звёздное небо, послушать ночные звуки и голоса, я часто слышал, как кто-то пробегает в высокой траве под сиренью. Я зажигал электрический фонарик и видел убегавшего большого ежа. Ежей мы нередко видели по вечерам, когда закатывалось солнце: в поисках пищи они безбоязненно бродили вокруг нашего домика, подбирали крошки и то, что мы для них оставляли. Нередко ежи подходили к большой чашке с едою, из которой мыкормили наших собак – добродушного чёрного Жука и хитрую Белку. Обычно Белка начинала обидчиво и яростно лаять, а её флегматичный сын Жук отходил в сторонку и терпеливо молчал. Ежи забирались передними лапами в собачью чашку и, тихо пофыркивая, спокойно ели. Несколько раз я ловил ежей и приносил в дом. Они ничуть не боялись людей, спокойно бегали по комнатам и не пытались свёртываться в клубочек. Я выпускал их на волю, и они продолжали кормитьсявозле нашего домика, раздражая собак. Однажды в тёмную летнюю ночь я сидел в моей комнате за письменным столом. Ночь была тихая, лишь иногда с реки доносились лёгкие отдалённые звуки. В полной ночной тишине под полом вдруг послышались очень тихие незнакомые и приятные голоса. Голоса эти были похожи то ли на тихий разговор, то ли на шёпот пробудившихся в гнезде птенцов. Но какие же птенцы могли быть в подполье?.. И на мышиный писк, на злобный визг крыс не были похожи эти ласковые подпольные голоса. Я долго не мог понять, кто разговаривает у меняпод полом. Через некоторое время я вновь услышал в подполье уже знакомый ласковый разговор. Там как бы беседовали между собою два загадочных, мне не знакомых существа. – Каково спят наши детки? – говорил один ласковый голос. – Спасибо, детки наши спят спокойно, – отвечал другой ласковый голос. И загадочные голоса замолкали. Я долго думал, кто так ласково разговаривает под моим письменным столом в подполье? “Наверное, там живут ежи, – подумал я. – Старый ёж приходит к своей ежихе и спрашивает у неё о маленьких ежатах”. Каждую ночь я слышал в подполье ежиные голоса и улыбался: так дружно разговаривали ёж и ежиха! Однажды вечером, когда за рекой закатывалось солнце, в открытое окно меня кликнул внук. – Дедушка, дедушка, – кричал он, – выходи скорее! Я вышел на крыльцо. Внук показал мне на спокойно прогуливавшееся по утоптанной дорожке целое семейство ежей. Впереди шёл старый большой ёж, за ним шла ежиха и маленькими комочками катились крохотные ежата. По-видимому, родители в первый раз вывели их из гнезда на прогулку. С тех пор каждый вечер старые ежи и ежата выходили гулять на дорожку. Мы оставляли для них в блюдцемолоко. Ежата спокойно пили молоко вместе с котёнком, который у нас жил и подрастал. Так продолжалось несколько дней. Потом ежи ушли в лес, и мы их видели редко. По ночам они по-прежнему приходили к нашему домику, пили молоко и ели из собачьей чашки, но больше я не слышал в подполье ежиных ласковых голосов. Все видели и знают ежей. Это очень смирные и кроткие звери. Они никому не причиняют вреда и никого не боятся, Днём они спят, а ночью выходят на охоту. Они уничтожают вредных насекомых, воюют с крысами и мышами, загрызают ядовитых змей. На зиму они устраивают для себя под корнями деревьев маленькие удобные берлоги. На своих колючках они таскают в берлоги мягкий мох и сухие листья. Навсю зиму ежи засыпают. Их маленькие сокрытые берлоги покрывают глубокие снежные сугробы, и ежи спокойно спят всю зиму. Просыпаются они ранней весной, когда в лесу сходит снег, выходят на охоту.Ежи скоро привыкают к людям и делаются ручными. В соседнем пионерлагере развелось целое стадо ежей. Каждую ночь они приходят из леса к пионерской столовой и лакомятся едою, которую оставляют для них пионеры. Там, где живут ежи, нет ни мышей, ни крыс. Когда-то и у меня жил ручной ёж. Днём он забирался в голенище валяного старого сапога, а ночью выходил на добычу. Я часто просыпался от мелкого топота и шума, который производил по ночам ёж. Два или три раза мне удалось наблюдать, как он ловит мышей. С необыкновенной быстротой ёж бросался на показавшегося в углу комнаты мышонка и немедленно с ним расправлялся. Признаться, он причинял мне много беспокойства, мешал по ночам спать и вёл себя нечистоплотно. Несмотря на все неприятности, мы очень подружились.

Мне и моим гостям очень нравились некоторые ежиные смешные ухватки. Выходя из ночного убежища, он старательно обнюхивал и оглядывал каждую щёлку, подбирал на полу мелкие крошки. Было что-то уморительно смешное в его движениях, походке, в его маленькой мордочке, покрытой серыми волосами, в его маленьких чёрных и умных глазках. Иногда я клал его на стол и громко хлопал по доске ладонью. Ёж почти мгновенно свёртывался в колючий серый клубок. Долго оставался он неподвижным. Потом начинал медленно, тихо развёртываться. Из острых серых колючек показывалась маленькая смешная и недовольная мордочка. Он обнюхивался и оглядывался. На мордочке появлялось выражение прежнего добродушного спокойствия. О ежах написано и рассказано много. Рассказывают, как на ежей охотятся хитрые лисицы. Свернувшегося в колючий клубок ежа лисица тихонько скатывает с крутого берега в воду, где ёж быстро развёртывается, и лисица легко расправляется с ним. То же самое проделывают с ежами некоторые умные собаки.

Белки . Кто из вас, кому приходилось бывать в лесу, не видел этого лёгкого ипроворного зверька? Идёшь по лесной тропинке, собираешь в кузовок грибы и вдруг услышишь резкий чекочущий громкий звук. Это играют, резвятся на дереве весёлые проворные белки. Можно долго любоваться, как гоняются они друг за дружкой, носясь по сучьям и по стволу дерева, иногда вниз головою. Белки никому не причиняют вреда. Зимою и летом живут белки в хвойных лесах. На зиму они заботливо запасают в дуплах корм. Летом и осенью сушат шляпки грибов, ловко нанизывая их на голые ветки деревьев.

Я не раз находил в лесу грибные хранилища белок.

Сидя под деревом в глухом лесу, я увидел однажды скакавшую по земле рыжую белку. В зубах она несла большую тяжёлую гроздьлесных спелых орехов. Белки умеют выбирать самые спелые орехи. Они прячут их в глубоких дуплах и зимою безошибочно находят свои запасы. Обычная пища белок – семена хвойных деревьев. В лесу на снегу поддеревьями можно видеть зимою шелуху разгрызенных белками еловых и сосновых шишек. Сидя высоко на сучке дерева, держа шишку в передних лапах, белки быстро-быстро выгрызают из неё семена, роняя вертящиеся в воздухе чешуйки, бросают на снег обгрызенный смолистый стержень. В зависимости от урожая сосновых и еловых шишек белки кочуют на большие расстояния. В пути они переплывают широкие реки, ночами пробегают через многолюдные города и посёлки. Плывущие по воде белки высоко задирают пушистые хвосты. Их можно увидеть издалека. Белок можно легко приручить и держать в неволе. Некогда у меня был приятель, археолог и книголюб. В его большой комнате жила проворная весёлая белка. Она доставляла много забот и хлопот хозяину-книголюбу. Без устали носилась она по книжным полкам, случалось, грызла переплёты дорогих книг. Пришлось посадить белку в проволочную клетку с широким вращавшимся колесом. По этому проволочному колесу белка носилась неутомимо. Белкам нужно постоянное движение, к которому они привыкли в лесу. Без такого постоянного движения, живя в неволе, белки болеют и умирают. Осенью и весною белки линяют.

На лето они одеваются в лёгкую рыжую шубку, поздней осенью эта рыжая шубка становится серой, густой и тёплой.

Белки строят уютные, тёплые и прочные гнёзда, похожие на сплетённые из тонких ветвей закрытые домики. Домики эти обычно строятся в развилинах густых и высоких хвойных деревьев, с земли их трудно увидеть. Внутри домик белки покрыт мягкой подстилкой. Там белки выводят и выкармливают маленьких своих бельченят.

Самым грозным врагом белки является куница. Сильные и злые куницы беспощадно преследуют белок, ловят их и поедают, разоряют гнёзда… Совсем недавно, прошлой зимою, у окна нашего лесного домика каждый день появлялись две белки. Мы выбрасывали в форточку на снег небольшие кусочки чёрного хлеба. Белки подхватывали их и взбирались на росшую под окном густую тёмную ёлку. Усевшись на сучок, держа в передних лапках кусочек хлеба, они быстро съедали его. С нашими белками часто ссорились сероголовые галки, всякийдень прилетавшие под окно нашего домика, чтобы полакомиться приготовленным для них угощением. Проходя однажды тропинкой в лесу, жена увидела знакомую белку с хлебной коркой во рту. Она удирала от двух настойчиво преследующих её галок, старавшихся отнять хлеб. Удивительно красивы следы белок в лесу на только что выпавшем чистом снегу. От дерева к дереву чётким и лёгким пушистым узором тянутся эти следы. Белки то перебегают от дерева к дереву, то взбираются на вершины, покрытые тяжёлыми гроздьями шишек. Распушив лёгкий хвост, они, стряхивая снежную навись, легко перемахивают с ветки на ветку соседних деревьев. В сибирских лесах иногда встречаются белки-летяги. У этих маленьких лесных зверьков между передними и задними ногами есть лёгкая перепонка. Они легко перескакивают, как бы перелетают с дерева на дерево. Мне только однажды удалось видеть белок-летяг в наших смоленских лесах. Они жили в глубоком дупле старого дерева. Там я их случайно обнаружил.Выдры . Ранним утром я проходил берегом знакомой тихой реки. Уже взошло солнце, стояла полная беззвучная тишина. На берегу широкой и тихой заводи я остановился, прилёг на луг и закурил трубочку. В кустах пересвистывались и перелетали весёлые птички. По всей заводи густо цвели белые лилии и жёлтые кувшинки. Широкие круглые листья плавали на поверхности недвижной воды. Над кувшинками летали и присаживались лёгкие стрекозы, в небе кружили ласточки. Высоко, высоко, чуть не под самыми белыми облаками, распластав крылья, парил ястреб-канюк. Пахло цветами, скошенным сеном, береговой высокой осокой. Вдруг что-то шлёпнуло раз и другой посреди тихой заводи, и я увидел голову вынырнувшей выдры, плывущей к берегу меж недвижных кувшинок. С живой пойманной рыбой во рту выдра плыла к густому кустарнику, которым был покрыт берег. Я сидел не шевелясь, видел, как выдра выбралась из воды и исчезла под кустами. Мне ещё не приходилось наблюдать на свободе живую скрытную выдру. Иногдатолько я видел на мокром береговом песке следы осторожной хищницы. Выдры живут обычно у глухих и тихих лесных речек, где водится много рыбы. Они питаются исключительно рыбой, очень хорошо умеют нырять, подолгу остаются под водою.

Выдра очень красивое животное. Тёплый и лёгкий мех выдры дорого ценится. Пойманную молодую выдру легко приручить.

Ещё в раннем детстве я знал человека – лесного объездчика, служившего у хозяина моего отца. У этого человека жила ручная выдра. Он брал её с собою на охоту, и она бежала за ним, как обыкновенная собака. Иногда он посылал ручную выдру в воду. На глазахнаших она ныряла и выносила на берег к ногам хозяина живую пойманную рыбу. Выдры уцелели только в самых глухих и нетронутых местах. Живут выдры очень скрытно, их трудно увидеть и поймать.

Горностай . Кто не знает и не слышал об этом красивом зверьке, ещё в самые недавние времена обитавшем в нашей стране почти повсеместно, от Крайнего Севера до далёкого юга? …Горностай очень подвижный хищный зверёк. Днём горностая трудно увидеть. В зимнее время на чистом снегу отчётливо видны его парные лёгкие следы. Скрываются горностаи в подземных норах под корнями старых деревьев, обычно по берегам рек и ручьёв, в заросших лесом оврагах. Случается, живут горностаи и вблизи селений, прячутся под амбарами и жилыми домами. Ночью нередко забираются в курятники, устраивают там жестокую расправу над спящими курами и петухами. После войны в окрестностях Ленинграда и в самом городе я видел на снегу много следов горностаев, прятавшихся в выбоинах и глубоких ямах, оставшихся после разрывов мин и снарядов, На далёком севере храбрые горностаи человека почти не страшатся.

Уже много лет назад довелось мне побывать в Лапландском заповеднике. Ранней весною я жил на берегу лесной речки Верхняя Чуна, впадавшей в глубокое озеро, ещё покрытое толстым льдом. Я жил совсем один в маленьком домике, срубленном руками сотрудников заповедника. Вместо печки в углу домика был из камней сложенширокий очаг, в котором я разводил огонь. Я спал на бревенчатых жёстких нарах, в спальном мешке, сшитом из оленьих тёплых шкур. В устье реки, на которой жили бобры, образовалась к весне небольшая полынья с быстро текущей прозрачной водою. В этой полынье я ловил на блесну серебристых хариусов, в великом множестве собиравшихся у песчаного чистого дна. С пойманной рыбой я возвращался к домику, возле которого лежала куча больших камней, и принимался чистить рыбу. Всякий раз из кучи камней выскакивал лёгкий и быстрый горностай. Я бросал на снег потроха вычищеннойрыбы, и он проворно таскал их в своё убежище под камнями. Так я познакомился и подружился с соседом моим горностаем.

Через некоторое время он стал сам приходить в мой домик, где я варил на огне вкусную уху, лакомился костями и головами сваренной мною рыбы.

Однажды ночью он забрался в мой спальный мешок, и мы мирно с ним спали. Живя в маленьком домике, я наблюдал, как наступает в северном краю весна, наблюдал за бобрами, зимовавшими в своих покрытых сугробами хатках, следил за разбойницей-росомахой, иногда, в поисках пищи, подходившей к моему окну. Ранней весною на озеро прилетели лебеди. Красиво изогнув длинные шеи, они плавали в открытой полынье, иногда выходили на лёд. Привыкший ко мне горностай скрашивал моё одинокое житьё.Уже в другие времена, путешествуя по Таймырскому полуострову, не разприходилось мне наблюдать дерзких горностаев. Они смело переплывали широкое Таймырское озеро, где их иногда глотали крупные рыбы гольцы, похожие на сёмгу. Вскрывая пойманных в сети гольцов, в их желудках мы находили проглоченных горностаев. Горностаи очень ловко увёртывались от наших ездовых собак, и дажесамой быстрой и ловкой собаке редко удавалось поймать горностая. В детстве я не раз наблюдал горностаев, живших в подполье и в хозяйственных деревенских пристройках. Увидев человека, они быстро и незаметно исчезали.

Заяц . Это было много лет назад. Ранним утром я возвращался с дальнегоглухариного тока. С трудом перебравшись через горелое топкое болото, я выбрал удобное место, присел отдохнуть у большого зелёного пня, очень похожего на мягкое кресло. В лесу было тихо, солнце взошло. Я раскурил трубочку и, развалившись у пня, положив на колени ружьё, стал прислушиваться к звукам. Было слышно, как шумят на болоте журавли, токуют в позолоченном небе бекасы. Где-то поблизости прогремел и засвистел рябчик. Весной я никогда не стрелял рябчиков, но с костяным старым пищиком из пожелтевшей заячьей кости никогда не расставался. Мне нравилось пересвистываться с рябчиками, близко смотреть на подлетавших на свист задорных петушков, с распущенными крылышками и хвостами шустро бегавших по колодам и кочкам почти у моих ног. Покуривая трубочку, пересвистываясь с подлетавшими рябчиками, я вдруг увидел за стволами деревьев тихо ковылявшего прямо на меня зайца-беляка. Усталый, он возвращался на лёжку после весёлых ночных похождений. Коротенькими прыжками он тихо ковылял по моховым рыжеватым кочкам. На его мокрых ляжках смешно болтались клочки вылинявших зимних порточков. Я сидел не двигаясь, не шевеля пальцем, сливаясь с высоким зелёным пнём. Когда заяц подбежал совсем близко, почти в колени, я немного пошевелился и тихо сказал: – Ага, попался, Косой! Боже мой, что стало с зайцем, как подхватился он, как замелькали между кочками его порточки, коротенький хвостик! Громко смеясь, я крикнул зайцу вдогонку: – Улепётывай, Косой, поскорее! У каждого охотника в запасе много воспоминаний о неожиданных встречах и происшествиях в лесу. Обычно такие охотники рассказывают о своих удачных выстрелах, о застреленной и добытой дичи, о работе умных собак. На охотничьем долгом веку я много перестрелял крупной и мелкой дичи, не раз охотился на волков и медведей, но – странное дело – простая встреча с забулдыгой-зайчишкой запомнилась больше, чем самые удачные и добычливые охоты. Я как бы и теперь вижу лес, тихое утро, слышу свист рябчиков, отчётливо вижу зайчишку-беляка, мокрые его порточки. Улепётывай, брат Косой, на доброе здоровье!Лисицы . Прошлым летом у нашего лесного домика произошло чрезвычайное происшествие. Ранним утром жена покликала меня на крыльцо, в голосе её слышалась тревога. Я вышел за дверь и у ступеней крыльца увидел лисичку. Она стояла, спокойно смотрела на нас и как будто ожидала угощения. Мне ещё никогда не приходилось видеть, чтобы осторожные, пугливые лисицы подходили близко к человеку. Обычно они прячутся в лесу и живую лисицу даже опытному охотнику трудно близкоувидеть.

Наша лисичка стояла совершенно спокойно, доверчиво глядя на нас.Красивый пушистый хвост её был вытянут, изящные тонкие лапки не двигались. Я с удивлением смотрел на негаданную гостью, сказал жене: – А ну-ка, брось ей кусочек мяса! Жена принесла из кухни небольшой кусок сырого мяса и бросила лисичке под ноги. Лисичка спокойно взяла и съела мясо. Ничего не понимая, я сказал жене: – Попробуй бросить ей кусочек сахару. Белый кусочек сахару лисичка съела так же спокойно. Я долго не мог понять – откуда взялась у нашего домика необыкновенная гостья, и наконец догадался. За лесом, в двух или трёх километрах, недавно построили большой пионерский лагерь. Летом в этом лагере отдыхают приезжие из Москвы пионеры. Как-то я был в лагере, читал ребятам мои рассказы. Они показали мне обнесённый железной сеткой маленький уголок юного натуралиста. Там в небольших клетках жили ручные белки и птицы, жила и рыжая лисичка, которую ребята кормили из рук. По-видимому, уезжая в город, пионеры выпустили на волю привезённую измосковского зоопарка лисичку. Не привыкшая к свободе лисичка отправилась разыскивать человека. Наш лесной домик оказался первым на её пути.

Лисичка несколько дней жила у нашего домика. Днём она пропадала – быть может, забиралась в подполье или пряталась в пустую собачью конуру возле сарая. По утрам и вечерам она выходила на волю, и мы её кормили. К нашему рыжему коту она относилась дружески, и нередко они ели из одной чашки. Иногда лисичка ночевала на маленькой террасе возле моей комнаты.

Однажды жена оставила на столе террасы кастрюльку холодного супа. Лисичка открыла крышку и съела ночью весь суп. О лисицах рассказано много всяческих басен и небылиц. В народных сказках лисицу обычно изображают хитрым зверем, обманывающим доверчивых птиц и зверей.Сомнения нет, что живущие на воле лисицы нередко ловят зазевавшихся крупных птиц, изредка таскают домашних уток и кур, любят зайцев – беляков и русаков. Как многие звери, лисицы устраивают кладовые. Пойманного зайца лисицы не могут съесть в один приём и старательно зарывают оставшееся мясо в снег. Лисицы помнят свои кладовые и, когда нет добычи, доедают спрятанное про запас мясо. Они разоряют гнёзда птиц, свитые на земле, ловят подростков-птенцов, не умеющих хорошо летать. Но самая обычная пища лисиц – это лесные и полевые мыши. Зайцами и мышами питаются они зимою, когда лежит глубокий снег. Даже днём можно увидеть в открытом поле мышкующую лисицу. Неся над снегом пушистый свой хвост, пробегает лисица по снежным полям и сугробам, прислушиваясь к каждому звуку. Слух и чутьё у неё изумительны. Под глубоким сугробом она слышит писк мышей и безошибочно добывает их… Мне редко приходилось охотиться на лисиц, но хитрые их повадки мне хорошо известны. Не раз я находил в лесу норы лисиц. Нередко они селятся в норах хозяйственных барсуков, которых настойчиво выживают. Лисицы и сами роют глубокие норы, обычно в песчаных откосах, прикрытых деревьями и кустами. У жилых лисьих нор всегда можно видеть много костей птиц и зверьков, которыми взрослые лисицы кормят подрастающих лисенят. Спрятавшись в кустах, можноувидеть играющих у норы подростков-лисенят.

Гостя как-то на водяной мельнице, стоявшей на берегу лесной реки, каждое утро я видел, как молодая собака мельника играет на лугу с выходившим из лесу рыжим лисёнком. Никаких ссор между ними не происходило. Пойманные молодые лисицы очень быстро привыкают к человеку. Их можно водить по городу на цепочке, как водят домашних собак. Опытные люди уверяли меня, что даже в большом городе после выпавшей свежей пороши, среди кошачьих и собачьих следов на бульварах можно увидеть и лисьи следы. Не знаю, можно ли верить таким рассказам, но вполне допускаю, что выпущенная в городе на волюлисица может себя прокормить…

Барсуки . Когда-то барсуков много водилось в наших русских лесах. Обычно ониселились в глухих местах, возле болот, рек, ручьёв. Для своих нор барсуки выбирали высокие, сухие, песчаные места, которые не заливали вешние воды. Барсуки рыли глубокие норы. Над их норами росли высокие деревья. Из нор было несколько выходов и входов. Барсуки очень опрятные и умные звери. Зимою они, так же как ежи и медведи, впадают в спячку и выходят из нор только весной. Помню, ещё в детстве отец водил меня смотреть жилые барсучьи норы. Вечером мы прятались за стволами деревьев, и нам удавалось видеть, как выходят на промысел старые коротконогие барсуки, как у самых нор играют и возятся малые барсучата. В лесу по утрам мне не раз приходилось встречать барсуков. Я смотрел, как осторожно пробирается барсук у стволов деревьев, обнюхивает землю, разыскивая насекомых, мышей, ящериц, червяков и другой мясной и растительный корм. Барсуки не боятся ядовитых змей, ловят их и поедают. Барсуки не уходят далеко от норы. Они пасутся, охотятся вблизи подземного жилища, не надеясь на свои короткие ноги. Барсук по земле ходит тихо, и не всегда удаётся услышать его шаги. Барсук безобидное и очень полезное животное. К сожалению, в наших лесах барсуков теперь почти не стало. Редко где в глухом лесу сохранились населённые барсучьи норы.

Барсук умный лесной зверь. Он никому не причиняет вреда. Кневоле барсук привыкает трудно, и в зоопарках днём барсуки обычно спят в своих тёмных конурах. Очень интересно, найдя норы, следить за жизнью их обитателей. Я никогда не охотился на миролюбивых барсуков, но иногда находил их лесные жилища. Живых барсуков редко приходилось видеть. Идёшь, бывало, с глухариного тока, встаёт над лесом солнце. Остановишься, чтобы, присев на пенёк, хорошенько послушать и посмотреть. Увидишь барсука, осторожно пробирающегося у стволов деревьев и обнюхивающего каждую пядь земли. Лапы барсука похожи намаленькие крепкие лопаты. В случае опасности барсук может быстро зарыться в землю. Когда барсуки роют свои норы, они выгребают землю передними ногами, задними – выталкивают её наружу. Быстро, как машины, роют они норы. Если вам придётся найти в лесу живые барсучьи норы – не трогайте их, не разоряйте и не убивайте полезных и добродушных зверей. Барсук стал в наших лесах очень редким животным. Совсем уничтожить этого зверя нетрудно.

Соколов-Микитов Ив

Найдёнов луг (Рассказы)

Найдёнов луг

Рассказы

Составитель Калерия Жехова

НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Восход солнца

Русская зима

Март в лесу

Звуки весны

Вертушинка

Русский лес

РУССКИЙ ЛЕС

Можжевельник

Черемуха

Подснежники - перелески

Сон-трава

Купальница

Колокольчики

Незабудки

Медуница

Волчье лыко

Одуванчик

Иван-да-марья

Ночные фиалки

Кошачьи лапки

Калужница

Васильки

Северные цветы

ЗВУКИ ЗЕМЛИ

Звуки земли

Жаворонок

Ласточки и стрижи

Кукушонок

Трясогузки

Поползень

Зимородок

Ворон Петька

Грачи и галки

Сыч-воробей

ЗВЕРИ В ЛЕСУ

Медведь-провожатый

Сладкоежки

Найденов луг

Горностай

Выдры и норки

Бурундук

Последний русак

РАССКАЗЫ СТАРОГО ОХОТНИКА

Ловчие птицы

Вальдшнепы

Дупелиный ток

На медвежьей охоте

Потревоженная

На рыбной ловле

С ЛЮБОВЬЮ К ЖИВОЙ ПРИРОДЕ

НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

ВОСХОД СОЛНЦА

Посмотри, как солнце играет!

Соколов-Микитов Ив Найдёнов луг (Рассказы)

Ив Соколов-Микитов

Иван Сергеевич СОКОЛОВ-МИКИТОВ

Найдёнов луг

Рассказы

Составитель Калерия Жехова

Увлекательные рассказы о русской природе, написанные старейшим советским писателем, давно полюбились юному читателю. Этот сборник миниатюрная энциклопедия подмосковного леса, в ней рассказывается о всем том, что круглый год живет в лесу: о птицах и животных, о цветах, травах и деревьях.

Рассказы, помещенные в книге, позволяют нам полней и ярче ощутить многообразие жизни, увидеть красоту леса, разгадать его тайны, лучше понять прелесть родной природы, стать ее другом.

Книга посвящена 85-летию писателя.

С любовью к живой природе. Вступительная статья В. Солоухина

НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Восход солнца

Русская зима

Март в лесу

Звуки весны

Вертушинка

Русский лес

РУССКИЙ ЛЕС

Можжевельник

Черемуха

Подснежники - перелески

Сон-трава

Купальница

Колокольчики

Незабудки

Медуница

Волчье лыко

Одуванчик

Иван-да-марья

Ночные фиалки

Кошачьи лапки

Калужница

Васильки

Северные цветы

ЗВУКИ ЗЕМЛИ

Звуки земли

Жаворонок

Ласточки и стрижи

Кукушонок

Трясогузки

Поползень

Зимородок

Ворон Петька

Грачи и галки

Сыч-воробей

ЗВЕРИ В ЛЕСУ

Медведь-провожатый

Сладкоежки

Найденов луг

Горностай

Выдры и норки

Бурундук

Последний русак

РАССКАЗЫ СТАРОГО ОХОТНИКА

Ловчие птицы

Вальдшнепы

Дупелиный ток

На медвежьей охоте

Потревоженная

На рыбной ловле

И. С. Соколов-Микитов. Калерия Жехова.

________________________________________________________________

С ЛЮБОВЬЮ К ЖИВОЙ ПРИРОДЕ

С детства, со школьной скамьи человек привыкает к сочетанию слов: "любовь к родине". Осознает он эту любовь гораздо позже, а разобраться в сложном чувстве любви к родине - то есть что именно и за что он любит дано уже в зрелом возрасте.

Чувство это действительно сложное. Тут и родная культура, и родная история, все прошлое и все будущее народа, все, что народ успел совершить на протяжении своей истории и что ему совершить еще предстоит.

Не вдаваясь в глубокие рассуждения, мы можем сказать, что на одном из первых мест в сложном чувстве любви к родине находится любовь к родной природе.

Для человека, родившегося в горах, ничего не может быть милее скал и горных потоков, белоснежных вершин и крутых склонов. Казалось бы, что любить в тундре? Однообразная заболоченная земля с бесчисленными стеклышками озер, поросшая лишайниками, однако ненец-оленевод не променяет своей тундры ни на какие там южные красоты.

Одним словом, кому мила степь, кому - горы, кому - морское, пропахшее рыбой побережье, а кому - родная среднерусская природа, тихие красавицы реки с желтыми кувшинками и белыми лилиями, доброе, тихое солнышко Рязани... И чтобы жаворонок пел над полем ржи, и чтобы скворечник на березе перед крыльцом.

Было бы бессмысленно перечислять все приметы русской природы. Но из тысяч примет и признаков складывается то общее, что мы зовем нашей родной природой и что мы, любя, быть может, и море и горы, любим все же сильнее, чем что-либо иное в целом свете.

Все это так. Но нужно сказать, что это чувство любви к родной природе в нас не стихийно, оно не только возникло само собой, поскольку мы родились и выросли среди природы, но воспитано в нас литературой, живописью, музыкой, теми великими учителями нашими, которые жили прежде нас, тоже любили родную землю и передали свою любовь нам, потомкам.

Разве не помним мы с детства наизусть лучшие строки о природе Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Алексея Толстого, Тютчева, Фета? Разве оставляют нас равнодушными, разве не учат ничему описания природы у Тургенева, Аксакова, Льва Толстого, Пришвина, Леонова, Паустовского?.. А живопись? Шишкин и Левитан, Поленов и Саврасов, Нестеров и Пластов - разве они не учили и не учат нас любить родную природу? В ряду этих славных учителей занимает достойное место имя замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.

Иван Сергеевич Соколов-Микитов родился в 1892 году на земле Смоленской, и детство его прошло среди самой что ни на есть русской природы. В то время живы были еще народные обычаи, обряды, праздники, быт и уклад старинной жизни. Незадолго до смерти Иван Сергеевич так писал о том времени и о том мире:

"В коренной крестьянской России начиналась моя жизнь. Эта Россия была моей настоящей родиной. Я слушал крестьянские песни, смотрел, как пекут хлеб в русской печи, запоминал деревенские, крытые соломой избы, баб и мужиков... Помню веселые святки, масленицу, деревенские свадьбы, ярмарки, хороводы, деревенских приятелей, ребят, наши веселые игры, катанье с гор... Вспоминаю веселый сенокос, деревенское поле, засеянное рожью, узкие нивы, синие васильки по межам... Помню, как, переодевшись в праздничные сарафаны, бабы и девки выходили зажинать поспевшую рожь, цветными яркими пятнами рассыпались по золотому чистому полю, как праздновали зажинки. Первый сноп доверяли сжать самой красивой трудолюбивой бабе - хорошей, умной хозяйке... Это был тот мир, в котором я родился и жил, это была Россия, которую знал Пушкин, знал Толстой"*.

* С о к о л о в-М и к и т о в И. С. Давние встречи.

Иван Сергеевич прожил долгую и богатую жизнь. Он в течение нескольких лет плавал матросом по всем морям и океанам, служил в санитарном отряде в первую мировую войну, работал учителем, несколько зим провел на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, бродил по дремучей тайге... Он был моряком, путешественником, охотником, этнографом. Но главное - он был талантливым и ярким писателем. Еще Куприн в свое время так оценил Соколова-Микитова как писателя:

"Я очень ценю Ваш писательский дар за яркую изобразительность, истинное знание народной жизни, за живой и правдивый язык. Более же всего мне нравится, что Вы нашли свой собственный исключительно Ваш стиль и свою форму. И то и другое не позволяет Вас спутать с кем-нибудь, а это самое дорогое".

Соколов-Микитов написал много книг о своих смоленских краях, о простых русских людях, крестьянах, полярниках, охотниках, о всех, с кем сводила его судьба на жизненном пути. А он был длинным, этот путь: более полувека активной писательской работы, а всего ему было уже за восемьдесят.

Последние двадцать лет жизни Соколова-Микитова были связаны с Карачаровом на Волге в Калининской области, где у Ивана Сергеевича в ста шагах от воды, на краю леса был простой бревенчатый домик. Широкая гладь воды, перелески и деревеньки на том берегу, обилие цветов, лесных птиц, грибов - все это еще больше сближало писателя с родной природой. Из охотника, как это часто бывает с людьми под старость, он превратился во внимательного наблюдателя, и не только потому, что, скажем, ослабло зрение или рука, но потому, что проснулось в душе бережное, любовное, воистину сыновнее отношение к русской природе, когда человек понимает, что лучше любоваться живой птицей на ветке дерева, чем мертвой птицей в охотничьем ягдташе. В эти годы Иван Сергеевич пишет лучшие свои страницы о родной русской природе, о деревьях и птицах, о цветах и зверях.

Добрый и мудрый человек учит нас тому, что природа есть наше не только материальное, но и духовное в первую очередь богатство, знание природы и любовь к ней воспитывают чувство патриотизма, человечности, доброты, развивают чувство прекрасного. Поколения русских людей будут учиться этому у Ивана Сергеевича Соколова-Микитова, как они учатся у Тургенева и Аксакова, у Некрасова и Пришвина, у Паустовского и Леонова.

В л а д и м и р С О Л О У Х И Н

НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

ВОСХОД СОЛНЦА

Еще в раннем детстве доводилось мне любоваться восходом солнца. Весенним ранним утром, в праздничный день, мать иногда будила меня, на руках подносила к окну:

Посмотри, как солнце играет!

За стволами старых лип огромный пылающий шар поднимался над проснувшейся землею. Казалось, он раздувался, сиял радостным светом, играл, улыбался. Детская душа моя ликовала. На всю жизнь запомнилось мне лицо матери, освещенное лучами восходящего солнца.

В зрелом возрасте много раз наблюдал я восход солнца. Я встречал его в лесу, когда перед рассветом проходит вверху над макушками предутренний ветер, одна за другою гаснут в небе чистые звезды, четче и четче обозначаются на посветлевшем небе черные вершины. На траве лежит роса. Множеством блестков сверкает растянутая в лесу паутина. Чист и прозрачен воздух. Росистым утром, смолою пахнет в густом лес...

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Самое удивительное, что лежала медведица, не имея настоящей берлоги, под елкою, на снегу. Быть может, ее потревожили с осени, и она покинула приготовленную ею первую, настоящую берлогу. Лежала она в нескольких саженях от линии железной дороги, шум проходивших поездов ее не тревожил.

Кто из охотников не испытал этого радостного чувства! Утром проснешься – особенный, мягкий видится в окнах свет.

Выпала пороша!

Еще в детстве незабываемо радовались мы первому снегу. Выбежишь, бывало, на поле за ворота – такая засверкает, заблестит вокруг ослепительная белизна! Праздничной скатертью покрыты поля, дороги, отлогие берега реки. На белой пелене снегов отчетливо рисуются лесные опушки. Белые пушистые шапки висят на деревьях. Особенными, чистыми кажутся звуки, дальние голоса. Выйдешь в открытое поле – больно глазам от снежной сверкающей белизны. Заячьими, лисьими, птичьими следами расписана белая скатерть снегов. Ночью на озимях кормились, "жировали" зайцы-русаки. Во многих местах почти до самой земли вытоптан снег, под обледенелою коркою видна свежая зелень. Неторопливо топтался по озими ночью русак. Раскидывая по следу круглые орешки помета, он то и дело присаживался, насторожив уши, чутко прислушивался к ночной тишине, к ночным дальним звукам.

Даже опытному охотнику трудно разбираться в путаной грамоте ночных следов. Чтобы не тратить время, он проходит кромкою озимого поля. Здесь, у лесной опушки, по склону оврага, длинною строчкой тянется опрятный лисий след. На заросшей можжевеловыми кустами, окруженной березами поляне бродят тетерева. Крошки пушистого чистого снега рассыпаны вдоль перекрещенных цепочек их свежих следов. С шумом взлетели тяжелые птицы и, роняя с ветвей снежные рассыпчатые шапки, торопливо рассаживаются на дальних голых березах...

Уходя на лежку, заяц-русак хитрит, петляет, сдваивает и страивает следы, делает хитрые сметки. Опытный охотник зорко приглядывается к местности, к заячьим петлям и сметкам, к запорошенным снегом кустам и лесной опушке. Приметливый охотник почти безошибочно угадывает место, где залег, прячется русак. Из своей скрытой лежки, прижав к спине длинные уши, заяц следит за движениями человека. Чтобы не испортить дело, охотнику не следует идти прямо на лежку, а нужно проходить стороною и зорко в оба смотреть. Нередко бывает так, что заяц незаметно "спорхнет" со своей лежки, и по простывшему "гонному" следу незадачливый охотник догадается, что хитрый заяц его надул, ушел из-под самого носа.

Тропление зайцев по свежей мягкой пороше я всегда считал самой интересной зимней охотой, требующей от охотника выдержки, большой наблюдательности и терпения. Нетерпеливым, суетливым и жадным охотникам лучше не браться за такую охоту. Подобная любительская охота редко бывает добычливой – иной раз приходится долго ходить, чтобы вытропить и застрелить зайца. Да и мало осталось теперь добычливых мест, где сохранилось много непуганых русаков. Для настоящего, то есть нежадного и несуетливого охотника охота по первым зимним порошам доставляет много наслаждения. Чудесен зимний день, легка и чиста пороша, на которой отчетливо отпечатаны следы птиц и зверей, прозрачен и свеж зимний воздух. Можно долго бродить по полям и лесным опушкам, разбираясь в мудреной грамоте ночных следов. Если неудачной окажется охота и без всякой добычи вернется домой усталый охотник, все же радостным, светлым останется в его памяти незабываемый день зимней пороши.

НА РЫБНОЙ ЛОВЛЕ

Первые охотничьи вылазки научили меня хорошо видеть и слышать, бесшумно и скрытно ходить по лесу, подслушивать лесные звуки и голоса. Спрятавшись за стволом дерева, я видел, как перебегают по моховым кочкам проворные рябчики, как с шумом срывается из-под ног тяжелый глухарь. В заросшем осокою и кувшинками пруду я наблюдал утиные выводки, видел, как плавают и ныряют маленькие пушистые утята.

В пруду было много всяческой рыбы. По утрам с удочкой в руках я сидел на берегу, следя за маленьким поплавком, сделанным из гусиного пера. По движению поплавка я узнавал, какая клюет рыба. Было приятно вытаскивать из воды трепещущих на крючке золотистых карасей, колючих окуней, толстоспинных серебряных голавлей, красноперых плотичек, толстых маленьких пескарей. Вместе с отцом мы ставили на щук жерлицы. Иногда нам попадались крупные, почти пудовые щуки. Отец подтягивал добычу к лодке-плоскодонке. Мы осторожно вытаскивали, клали в лодку извивавшуюся сильную щуку, широко раскрывавшую зубастую пасть. В пруду водились жирные лини. В густой подводной траве мы ставили на линей плетеные верши – "норота". Я сам вынимал из поднятой верши покрытых слизью золотистых тяжелых рыб, бросал на дно плоскодонки. Почти всякий день мы возвращались с богатой добычей.

Я хорошо знал все заветные уголки знакомого мельничного пруда, его тихие заводи и заводинки, заросшие цветущей розоватой водяной кашкой, над которой гудели пчелы, летали и повисали в воздухе прозрачные стрекозы. Видел таинственное, изрытое прудовыми ракушками дно, по которому скользили тени тихо проплывавших рыб. Чудесный подводный мир раскрывался перед моими глазами. По зеркальной глади, отражавшей белые высокие облака, быстро бегали пауки-челночки. Под темно-зелеными листьями водорослей плавали жуки-плавунцы.

В жаркие летние дни маленьким бреденьком мы ловили в открытых заводях рыбу. Было приятно брести в теплой воде, тащить к берегу деревянные мокрые "клячи", вытаскивать облепленный водорослями бредень. В широкой мокрой мотне билась и трепыхалась крупная и мелкая рыба. Мы вытаскивали на берег наполненную рыбой мотню, отбирали крупную рыбу, мелочь бросали в воду. На костре варили уху. Усевшись в тени зеленой береговой листвы, хлебали ее деревянными круглыми ложками. Удивительно вкусна, душиста пахнущая дымом костра простая рыбачья уха из свежей рыбы, пойманной своими руками.

В летнюю пору, когда голубыми звездочками зацветал на полях лен, мы ходили ночами на дальнюю речку ловить раков. В эту пору перелинявшие голодные раки жадно шли на приманку. Приманкой служили поджаренные на костре лягушки, мелкие рыбки. Лягушек и рыбок мы привязывали к концам длинных палок, опускали приманки у берега на дно реки. Время от времени, посидев у костра, мы обходили расставленные приманки, к которым присасывались голодные раки. С фонарем в руках осторожно поднимали приманку, подводили под нее небольшой сачок и стряхивали в него налипших на приманку раков. Ночная ловля раков была очень добычлива. Мы возвращались домой с мешками, наполненными живыми шептавшимися раками.

И в пруду, и в реке раков водилось множество. Руками ловили их под берегом в глубоких печурах, под камнями на дне неглубокой реки, быстро бежавшей по каменистому скользкому дну. Живо помню, как, засучив порточки, бреду по бегущей воде и, осторожно отвалив на дне плоский камень, в облачке поднявшейся легкой мути вижу притаившегося клещатого рака. Тихонько подвожу руку, хватаю пальцами за черную крепкую спинку сердито растопырившегося рака, кладу в мешок.

Темными летними ночами мы ловили раков на песчаных отмелях в пруду. С пучком полыхавшей сухой березовой лучины осторожно обходили отмели, руками брали на освещенном дне подползавших к берегу раков. Эта ночная охота доставляла нам большое и радостное удовольствие.

Позднею осенью, когда вода в пруду становится прозрачной и длинны, темны осенние ночи, отец брал меня иногда на охоту с "подсветом". С острогами в руках мы выезжали на лодке-плоскодонке. На носу лодки, в железной рогатой "козе" ярко горели смолистые сосновые дрова. Лодка тихо скользила по водной недвижной глади. Полыхал и дымил на носу лодки костер, озаряя нависшие над водою ветви кустарников и деревьев, заросшее водорослями дно пруда. Глазам открывалось подводное сказочное царство. У песчаного, освещенного костром дна мы видели длинные тени крупных спящих рыб. Нужна хорошая сметка, точный глаз, чтобы заколоть острогой в воде спящую рыбу. Заколотых рыб стряхивали с остроги на дно лодки. Попадались широкие лещи, длинные щуки, язи, скользкие налимы. Навсегда запомнилась эта ночная охота. Неузнаваемым казался знакомый пруд. Проездив всю ночь, мы возвращались с добычей. Не столько добыча, сколько сказочная картина освещенного костром дна радовала меня и волновала.

И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ

Шестьдесят лет активной творческой деятельности в наше бурное время, ставшее свидетелем стольких событий и потрясений, – гаков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.

Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда органически сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.

Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.

Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен "по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям". Поступить с "волчьим билетом" куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству...

Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову – человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароходе торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.

Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике "Илья Муромец", служил в санитарных отрядах.

В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции "Новой жизни" познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.

После революции – недолгая работа учителем единой трудовой школы в родных смоленских местах. К этому времени Соколов-Микитов уже опубликовал первые рассказы, замеченные такими мастерами, как Бунин и Куприн.

"Теплая земля" – так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь эта родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.

Ко времени первых полярных экспедиций относятся его рассказы о походах флагманов ледокольного флота "Георгий Седов" и "Малыгин", положивших начало освоению Северного морского пути. Именно тогда на одном из островов Северного Ледовитого океана появился залив имени писателя Соколова-Микитова. Именем Ивана Сергеевича была названа и бухта, где он нашел буёк погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.

Несколько зим провел он на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.

Сотни рассказов и повестей, очерков и зарисовок подарил людям этот человек доброго таланта. Богатством и щедростью души озарены страницы его книг.

Известный большевик, редактор газеты "Известия" И. И. Скворцов-Степанов говорил своим сотрудникам: "Как только получите что-либо от Ивана Сергеевича, сейчас же пересылайте мне. Люблю читать его, превосходный писатель".

Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях сквозит свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.

Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: "Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф". И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.

Книги Соколова-Микитова написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком, тем самым, которому писатель научился еще в детские годы.

В одной из автобиографических заметок он писал: "Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал – народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка".

В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые удачно окрестил "былицами".

Неискушенному читателю эти "былицы" могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.

Лучшие образцы таких кратких, невыдуманных рассказов мы уже видели у Льва Толстого, Бунина, Вересаева, Пришвина.

Соколов-Микитов в своих "былицах" идет не только от литературной традиции, а и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.

Для его "былиц" "Рыжие и вороные", "Себе на гроб", "Страшный карлик", "Разженихи" и др. характерны необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых "охотничьих рассказах" у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции Аксакова и Тургенева.

Читая его небольшие рассказы про смоленские места ("На речке Невестнице") или про птичьи зимовья на юге страны ("Ленкорань"), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, что чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, – в чувство патриотизма.

"Творчество его, имея истоком малую родину (т. е. Смоленщину) принадлежит большой Родине, великой советской земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой – от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья", – говорил о Соколове-Микитове А. Т. Твардовский.

Не все люди способны чувствовать и понимать природу в органической связи с человеческим настроением, а просто и мудро живописать природу могут лишь немногие. Столь редким даром обладал Соколов-Микитов. Это чувство любви к природе и к людям, живущим с ней в дружбе, он умел передать и совсем юному своему читателю. Нашей дошкольной и школьной детворе давно полюбились его книжки: "Кузовок", "Домик в лесу", "Лисьи увертки"... А как живописны его рассказы об охоте: "На глухарином току", "На тяге", "Первая охота" и др. Читаешь их, и кажется, что ты сам стоишь на лесной опушке и, затаив дыхание, следишь за величественным полетом редкой птицы вальдшнепа или в ранний, предрассветный час прислушиваешься к загадочной и волшебной песне глухаря...

Писательница Ольга Форш как-то сказала: "Читаешь Микитова и ждешь: вот-вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из-под стола: как это у него здорово, по-настоящему рассказано!"

Когда идет речь о мире животных и растений, то каждая строчка его пронизана мудрой простотой, счастливым сочетанием психологического рисунка образа героя. В изображении природы Соколов-Микитов, бесспорно, унаследовал и развил замечательные традиции русского искусства – искусства Левитана и Шиткина, Тургенева и Бунина.

Творчество Соколова-Микитова автобиографично, но не в том смысле, что он писал только о себе, а потому, что рассказывал всегда и обо всем как очевидец и участник тех или иных событий. Это придает его произведениям почти документальную убедительность и ту поэтическую достоверность, которые так привлекают читателя.

"Мне посчастливилось сблизиться с Иваном Сергеевичем в ранние годы его литературной работы, – вспоминает К. А. Федин. – Это было вскоре после гражданской войны. На протяжении полувека он настолько посвящал меня в свою жизнь, что мне иногда кажется – она стала моей.

Он никогда не задавался целью написать подробно свою биографию. Но он из тех редких художников, жизнь которых как бы сложила собою все, что им написано".

К а л е р и я Ж е х о в а

Отец подтягивал добычу к лодке-плоскодонке. Мы осторожно вытаскивали, клали в лодку извивавшуюся сильную щуку, широко раскрывавшую зубастую пасть. В пруду водились жирные лини. В густой подводной траве мы ставили на линей плетеные верши - "норота". Я сам вынимал из поднятой верши покрытых слизью золотистых тяжелых рыб, бросал на дно плоскодонки. Почти всякий день мы возвращались с богатой добычей.
Я хорошо знал все заветные уголки знакомого мельничного пруда, его тихие заводи и заводинки, заросшие цветущей розоватой водяной кашкой, над которой гудели пчелы, летали и повисали в воздухе прозрачные стрекозы. Видел таинственное, изрытое прудовыми ракушками дно, по которому скользили тени тихо проплывавших рыб. Чудесный подводный мир раскрывался перед моими глазами. По зеркальной глади, отражавшей белые высокие облака, быстро бегали пауки-челночки. Под темно-зелеными листьями водорослей плавали жуки-плавунцы.
В жаркие летние дни маленьким бреденьком мы ловили в открытых заводях рыбу. Было приятно брести в теплой воде, тащить к берегу деревянные мокрые "клячи", вытаскивать облепленный водорослями бредень. В широкой мокрой мотне билась и трепыхалась крупная и мелкая рыба. Мы вытаскивали на берег наполненную рыбой мотню, отбирали крупную рыбу, мелочь бросали в воду. На костре варили уху. Усевшись в тени зеленой береговой листвы, хлебали ее деревянными круглыми ложками. Удивительно вкусна, душиста пахнущая дымом костра простая рыбачья уха из свежей рыбы, пойманной своими руками.
В летнюю пору, когда голубыми звездочками зацветал на полях лен, мы ходили ночами на дальнюю речку ловить раков. В эту пору перелинявшие голодные раки жадно шли на приманку. Приманкой служили поджаренные на костре лягушки, мелкие рыбки. Лягушек и рыбок мы привязывали к концам длинных палок, опускали приманки у берега на дно реки. Время от времени, посидев у костра, мы обходили расставленные приманки, к которым присасывались голодные раки. С фонарем в руках осторожно поднимали приманку, подводили под нее небольшой сачок и стряхивали в него налипших на приманку раков. Ночная ловля раков была очень добычлива. Мы возвращались домой с мешками, наполненными живыми шептавшимися раками.
И в пруду, и в реке раков водилось множество. Руками ловили их под берегом в глубоких печурах, под камнями на дне неглубокой реки, быстро бежавшей по каменистому скользкому дну. Живо помню, как, засучив порточки, бреду по бегущей воде и, осторожно отвалив на дне плоский камень, в облачке поднявшейся легкой мути вижу притаившегося клещатого рака. Тихонько подвожу руку, хватаю пальцами за черную крепкую спинку сердито растопырившегося рака, кладу в мешок.
Темными летними ночами мы ловили раков на песчаных отмелях в пруду. С пучком полыхавшей сухой березовой лучины осторожно обходили отмели, руками брали на освещенном дне подползавших к берегу раков. Эта ночная охота доставляла нам большое и радостное удовольствие.
Позднею осенью, когда вода в пруду становится прозрачной и длинны, темны осенние ночи, отец брал меня иногда на охоту с "подсветом". С острогами в руках мы выезжали на лодке-плоскодонке. На носу лодки, в железной рогатой "козе" ярко горели смолистые сосновые дрова. Лодка тихо скользила по водной недвижной глади. Полыхал и дымил на носу лодки костер, озаряя нависшие над водою ветви кустарников и деревьев, заросшее водорослями дно пруда. Глазам открывалось подводное сказочное царство. У песчаного, освещенного костром дна мы видели длинные тени крупных спящих рыб. Нужна хорошая сметка, точный глаз, чтобы заколоть острогой в воде спящую рыбу. Заколотых рыб стряхивали с остроги на дно лодки. Попадались широкие лещи, длинные щуки, язи, скользкие налимы. Навсегда запомнилась эта ночная охота. Неузнаваемым казался знакомый пруд. Проездив всю ночь, мы возвращались с добычей. Не столько добыча, сколько сказочная картина освещенного костром дна радовала меня и волновала.
И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ
(1892 - 1975)
Шестьдесят лет активной творческой деятельности в наше бурное время, ставшее свидетелем стольких событий и потрясений, - гаков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.
Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда органически сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.
Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.
Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен "по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям". Поступить с "волчьим билетом" куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству...
Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову - человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароходе торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.
Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике "Илья Муромец", служил в санитарных отрядах.
В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции "Новой жизни" познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.
После революции - недолгая работа учителем единой трудовой школы в родных смоленских местах. К этому времени Соколов-Микитов уже опубликовал первые рассказы, замеченные такими мастерами, как Бунин и Куприн.
"Теплая земля" - так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь эта родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.
Ко времени первых полярных экспедиций относятся его рассказы о походах флагманов ледокольного флота "Георгий Седов" и "Малыгин", положивших начало освоению Северного морского пути. Именно тогда на одном из островов Северного Ледовитого океана появился залив имени писателя Соколова-Микитова. Именем Ивана Сергеевича была названа и бухта, где он нашел буёк погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.
Несколько зим провел он на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.
Сотни рассказов и повестей, очерков и зарисовок подарил людям этот человек доброго таланта. Богатством и щедростью души озарены страницы его книг.
Известный большевик, редактор газеты "Известия" И. И. Скворцов-Степанов говорил своим сотрудникам: "Как только получите что-либо от Ивана Сергеевича, сейчас же пересылайте мне. Люблю читать его, превосходный писатель".
Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях сквозит свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.
Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: "Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф". И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.
Книги Соколова-Микитова написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком, тем самым, которому писатель научился еще в детские годы.
В одной из автобиографических заметок он писал: "Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал - народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка".
В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые удачно окрестил "былицами".
Неискушенному читателю эти "былицы" могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.
Лучшие образцы таких кратких, невыдуманных рассказов мы уже видели у Льва Толстого, Бунина, Вересаева, Пришвина.
Соколов-Микитов в своих "былицах" идет не только от литературной традиции, а и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.
Для его "былиц" "Рыжие и вороные", "Себе на гроб", "Страшный карлик", "Разженихи" и др. характерны необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых "охотничьих рассказах" у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции Аксакова и Тургенева.
Читая его небольшие рассказы про смоленские места ("На речке Невестнице") или про птичьи зимовья на юге страны ("Ленкорань"), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, что чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, - в чувство патриотизма.
"Творчество его, имея истоком малую родину (т. е. Смоленщину) принадлежит большой Родине, великой советской земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой - от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья", - говорил о Соколове-Микитове А. Т. Твардовский.
Не все люди способны чувствовать и понимать природу в органической связи с человеческим настроением, а просто и мудро живописать природу могут лишь немногие. Столь редким даром обладал Соколов-Микитов. Это чувство любви к природе и к людям, живущим с ней в дружбе, он умел передать и совсем юному своему читателю. Нашей дошкольной и школьной детворе давно полюбились его книжки: "Кузовок", "Домик в лесу", "Лисьи увертки"... А как живописны его рассказы об охоте: "На глухарином току", "На тяге", "Первая охота" и др. Читаешь их, и кажется, что ты сам стоишь на лесной опушке и, затаив дыхание, следишь за величественным полетом редкой птицы вальдшнепа или в ранний, предрассветный час прислушиваешься к загадочной и волшебной песне глухаря...
Писательница Ольга Форш как-то сказала: "Читаешь Микитова и ждешь: вот-вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из-под стола: как это у него здорово, по-настоящему рассказано!"
Когда идет речь о мире животных и растений, то каждая строчка его пронизана мудрой простотой, счастливым сочетанием психологического рисунка образа героя. В изображении природы Соколов-Микитов, бесспорно, унаследовал и развил замечательные традиции русского искусства - искусства Левитана и Шиткина, Тургенева и Бунина.
Творчество Соколова-Микитова автобиографично, но не в том смысле, что он писал только о себе, а потому, что рассказывал всегда и обо всем как очевидец и участник тех или иных событий. Это придает его произведениям почти документальную убедительность и ту поэтическую достоверность, которые так привлекают читателя.
"Мне посчастливилось сблизиться с Иваном Сергеевичем в ранние годы его литературной работы, - вспоминает К. А. Федин. - Это было вскоре после гражданской войны. На протяжении полувека он настолько посвящал меня в свою жизнь, что мне иногда кажется - она стала моей.
Он никогда не задавался целью написать подробно свою биографию. Но он из тех редких художников, жизнь которых как бы сложила собою все, что им написано".
К а л е р и я Ж е х о в а